Читайте также: Семейная бухгалтерия. Часть четвертая
Работа над своим родовым древом, с точки зрения психогенеалогии, позволяет, по выражению А.А. Шутценбергер, сложить чемоданы своего прошлого и согласиться с ними расстаться — чтобы преодолеть ущерб от травм, в них содержащихся, а также последствия и пагубные эффекты семейного прошлого: раны, ошибки, стыд, вину, сожаления и потери, тайны, невысказанное и т.д.
— Мадам Анн, я бы хотела нашу заключительную часть интервью посвятить детям. И начнем мы с такого понятия как замещающие и восстанавливающие дети. Эта тема лично для меня очень интересна. Моя бывшая свекровь родилась через несколько месяцев после смерти своей старшей сестры и получила то же самое имя. Это в семье никогда не скрывали, пока была жива её мать, она всегда помнила о своей старшей девочке, молилась о ней. Каково же было мое изумление, когда несколько лет назад я узнала, что и мой отец также носит имя своего старшего брата, умершего за несколько месяцев до его рождения, — оба ребенка умерли в одном возрасте и от одного заболевания. Но в случае с моим дядей — о нем никогда не говорили и не вспоминали.
— Наша работа свидетельствует, что часто новорожденного называют именем покойного, или он рожден в годовщину смерти, хотя траур не был совершен. Если об этом покойном не вспоминают и не оплакивают его, то жизнь ребенка, мы называем его замещающим (он должен заменить умершего), проходит не самым счастливым образом.
Один из самых потрясающих примеров – жизнь художника Винсента Ван Гога, родившегося 30.03.1852, ровно через год после смерти старшего брата, тоже Винсента. В семье не хотели говорить о нем, но имя передали вновь родившемуся ребенку без изменений — Винсент-Вильгельм. Жизнь художника была трагической, как будто кто-то запрещал ему существовать. Его сводный брат по отцу, Тео, с которым он был очень дружен и который очень любил его, женился. У него родился ребенок, и он назвал его Винсентом-Вильгельмом, именно из любви к брату. Несколькими месяцами позднее Тео пишет брату о своем сыне: «Я надеюсь, что этот Винсент будет жить, сможет реализовать себя». Получив это письмо, Винсент Ван Гог покончил с собой. Как будто для него не могло быть двух живых Винсентов Ван Гогов одновременно. Как будто брат указал ему на совместимость присутствия обоих.
Это пример замещающего ребенка, который занял место умершего, не оплаканного родными во время траура, и ему не хватило места в жизни. Замещающий ребенок даже не мог говорить о мертвом брате, чувствуя себя в какой-то степени «узурпатором», поскольку занял место и имя, не ему предназначавшиеся.
А вот Сальвадор Дали, напротив, сумел избавиться от своего предназначения замещающего ребенка.
С детства он хорошо знал, что другой Сальвадор Дали, «настоящий», был его старшим братом, «умершим малышом», на могилу которого мама ходила плакать два раза в неделю. Тогда он решил с помощью одной проделки отделиться от первого, умершего и похороненного Сальвадора Дали – такого послушного ангелочка. Сальвадор Дали – «замещающий ребенок», решивший не сдаваться, шестьдесят четыре раза переписал знаменитую картину Милле «Вечерний звон», переделав ее на свой лад.
Милле Ж.Ф. «Вечерний звон»
Когда картину Милле просветили рентгеном, то обнаружили под корзиной с картофелем «покаяние художника» — гробик маленького ребёнка. Милле рассказывал в своих мемуарах, что когда он хотел выставить эту картину с мертвым ребёнком, то один друг посоветовал ему изменить сюжет, так как первоначальный был слишком грустным, что затруднило бы продажу картины… Тогда Милле закрыл гробик корзиной с картофелем. Услышав эту историю, Дали сказал: «Я всегда чуял смерть в этой картине».
Он думал над тем, кто он, и частично понял механизм выживания в качестве «замещающего ребёнка»:
«Я прожил смерть прежде, чем прожил жизнь. Мой брат умер за три месяца до моего рождения. Моя мать была потрясена этим до глубины души. И в чреве матери я уже ощущал тоску моих родителей. Мой плод омывала адская плацента. Я глубоко переживал это навязанное присутствие, как будто меня обделили любовью. Этот умерший брат, чей призрак встретил меня, носил имя Сальвадор – как мой отец и я, и это не случайно… Я научился жить, заполняя вакуум любви, которая мне в действительности не предназначалась». (Дали, 1973)
Ребенок, рождающийся после смерти, не обязательно становится замещающим ребенком для матери, погруженной в депрессию. Иногда это знак того, что жизнь возвращается, набирает силы и радость с рождением ребенка—восстановителя. Примером может служить Зигмунд Фрейд: будучи маленьким, он воспитывался как обожаемый единственный сын. Ни смерть деда, а затем его маленького брата и дяди, брата матери, не изменила этого места любимца.
Подведем итог сказанного. Несовершенный траур – это часто потеря дорогого человека — ребенка (может быть ,даже не родившегося), родственника, друга, а иногда и потеря любимого домашнего животного: кошки, собаки; или, может быть, потеря дома, страны, национальности, своих корней.
Когда траур не совершен, остается прерванное, «незаконченное действие», заставляющее человека и его потомков «бродить», передавая это из поколения в поколение. Очень важно завершить задачу, что позволит перевернуть страницу в прошлое и открыть дверь в будущее.
— Мадам Анн, с ребенком, родившимся в своей семье, выросшим в ней, все более или менее ясно, но есть целые пласты населения, у которых отсутствует доступ к семейной памяти. Как быть им? Как быть приемным родителям, усыновляющим детей, о семье которых ничего не известно?
— Да, многие люди не имеют доступа к семейной памяти. Большая часть усыновленных детей — «дети из пробирки», многочисленные эмигранты из центральной Европы и Африки, — порой полностью отрезаны от своих корней и своей семейной памяти.
Что можно сделать в таком случае? Наиболее простое – это констатировать факты: на основе типологии, цвета, типа кожи и глаз выдвигать этническую, региональную и культурную гипотезы и затем читать книги по истории и географии, пытаясь расположить себя в историческом контексте.
Если говорить об усыновлении, то оно не происходит случайно. Многие из моих коллег и я сама с удивлением это неоднократно констатировали. В те редкие разы, когда мы находим генетическую семью усыновленного ребенка, оказывается, что она, как в зеркале, повторяет семью, его усыновившую; это констатировали и во Франции, и в Швеции.
Приведу такой пример: молодая женщина, — назовем её Люси, — решила из-за серьезной генетической болезни не рожать ребёнка сама, а усыновить его издалека. Она усыновила маленького мальчика из Индии, но через два года пришлось признать очевидное — ребёнок болен. Оказалось, что в Париже его будет оперировать тот же хирург, который оперировала Люси, – двадцатью пятью годами раньше и с тем же диагнозом. У судьбы немного особое чувство юмора….
Многие приемные или незаконнорожденные дети только после смерти одного из родителей, хранивших секрет, узнают, что их усыновили. И если они предпринимали поиски и находили своего настоящего родителя, чаще всего оказывалось, что уже поздно – он умер.
А порой бывает, что ребенок этого не узнает никогда или узнает позднее, но от других лиц.
После смерти своей матери, моя подруга рассказала её историю. Дело было в 20-х годах ХХ века. Незаконнорожденную девочку передали в приемную семью, которая вместе с ребёнком покинула портовый город, перебравшись в Центральную часть России. Достигнув переходного возраста, девочка каким-то образом (и здесь я согласна с утверждением «В семьях все знают дети и собаки») узнаёт, что её настоящие родители — другие. Несколько раз она сбегала в надежде найти их и познакомиться, милиция ловила ее на железнодорожных вокзалах, возвращала в семью, где её пороли (из лучших побуждений), но через какое-то время все начиналось вновь. У нее не сложилась жизнь: родились дети, но как вспоминала дочь, воспитывала их бабушка; развод следовал за разводом, что-то точило и не давало жить этой женщине. Став взрослой, она приехала в тот город и выяснила, что её настоящий отец незадолго до её приезда умер. Он был одним из богатых и обеспеченных людей города, а её настоящая мать, на которой отец не был женат (у него была другая семья), была потрясающе красивой женщиной и умерла лет через десять после рождения дочери. Что ожидала найти мать моей подруги, нам уже не узнать, но боль, некогда поселившаяся в её душе, не давала ей покоя до конца.
Когда у нас нет доступа к семейной истории, мы все же можем найти свое место в мире. Часто мы находим духовную семью, что стоит всех изначальных семей, и это возвращает нам базовую безопасность (мы не одиноки), чтобы продолжать жить. В этом смысле, верущим намного легче, чем атеистам, у них есть Отец, дело за малым (или большим) — воспринять Его Отцом на деле, а не на словах.
— И я сейчас предложила бы остановиться на таких моментах, как «белая» и «черная» педагогика. Что Вы под этим подразумеваете? Мне нередко приходится объяснять, что побои и игра в «молчанку» с ребенком — это не метод воспитания, но в ответ я часто слышу: «Меня отец порол, и я вырос человеком».
— Мы все знаем, что белая педагогика действует с помощью поощрений, в то время как черная добивается результата наказаниями. Понятие черной педагогики было разработано Катариной Рутцки для того, чтобы объяснить вред воспитания, которое старается сломить волю ребёнка и исходит из предпосылки, что ребёнок изначально плохой и его нужно обучить подчиняться взрослым. А популяризации этого термина поспособствовали книги Элис Миллер: «Это для твоего же блага: корни насилия и воспитания ребёнка», «Ребёнок под террором», «Наше тело никогда не лжет».
То, как нас воспитывали, оставляет след на каждом из нас, а часто коварным образом и на наших потомках. Какими мы будем, зависит от того, хорошо или плохо с нами обращались в самом начале жизни и после, – и это окрашивает нашу жизнь и наши действия почти несмываемо.
Униженный ребёнок, которого считают «зверем», или «плохим» и «злым», часто не может наладить свою эмоциональную жизнь, терпит неудачи в профессиональной жизни и заваливает экзамены. В свою очередь, он часто будет унижать и обижать тех, кто от него зависит, как это было в семейной или профессиональной жизни. Увы, этот порядок до сих пор существует в человеческом мире во всех странах.
В процессе работы в своих группах я иногда с изумлением узнаю, что все без исключения участники группы, а это взрослые, образованные и достойные люди, подвергались в своих семьях побоям и унижениям, и некоторые из них практикуют это в своих семьях.
Черная педагогика прокладывает дорогу неврозу, насилию – по отношению к себе или другим, так как она презирает и преследует ребёнка, подавляет жизнь, творчество и чувствительность.
Основы черной педагогики (часто неосознанные) заключаются в следующем:
Взрослые – учителя еще зависимого ребёнка;
Взрослые различают добро и зло как боги Олимпа;
Их гнев – продукт их собственных конфликтов, но они делают ребёнка ответственными за них;
У них всегда есть потребность быть защищенными и быть родителями, т.е. непогрешимыми;
Живые чувства, которые испытывает ребёнок к своему учителю, опасны;
Надо как можно раньше, — чтобы ребёнок этого не заметил, — навязать ему свою собственную волю, чтобы он не смог предать или обмануть взрослого.
Иллюстраций ущерба от такого воспитания, ведущего к крайней деструктивности детей, — превеликое множество, а самый яркий пример – Гитлер – результат накопленной ненависти, приведшей к миллионам жертв.
Что касается белой педагогики, то она рекомендует взрослому сопровождать ребенка, как физически, так и морально. Ребёнку это жизненно необходимо, так как детеныш человека рождается незавершенным и нуждается в социальном и семейном структурировании, чтобы жить, а не выживать.
Чтобы позволить ребенку полностью развиться, его сопровождение взрослым должно соответствовать следующим принципам. Необходимо:
Уважать ребёнка;
Уважать его права;
Терпимо относиться к его чувствам;
Стремиться обучать ребёнка соответственно его природе и склонностям, учитывая, что дети более чувствительны и ранимы, чем взрослые, и переживают чувства более интенсивно и непосредственно.
— Завершая наше интервью, я хочу поблагодарить психотерапевта Анн Анселин Шутценбергер за возможность знакомства с некоторыми её работами, в которых отражен многолетний опыт психотерапевтической работы с самыми «трудными» клиентами, – раковыми больными, жертвами природных и социальных катастроф.
— И напоследок. Мы все – метисы. Мы появляемся на свет в результате союза двух разных семей: семьи нашей матери и нашего отца. Даже если эти семьи живут на одной улице, даже если они дальние родственники или просто люди, принадлежащие к одной нации, религии, имеющие один цвет кожи, происходящие из одной социальной среды, у них не обязательно совпадают вкусы в области кулинарии, литературы, музыки, не одинаков образ жизни.
Но, судя по работам А.А. Шутценбергер, подобное действительно притягивается подобным, и потому возникают как семейные союзы, так и дружба между людьми, имеющими похожие проблемы или радости в прошлом, настоящем; приемные дети попадают в семьи, схожие с их генетической семьей.
Но найти эти сходства и объяснить их можно, только занимаясь своей генеалогией в географическом, политико-историческом, социально-экономическом контексте, зарождения рода, его развития и проживания сейчас. Тема психогенеалогии — объемна и многогранна, в нескольких статьях можно только очертить границы, показать направление. А помочь пройти этот путь по созданию и расшифровке своей истории могут специалисты, или сам человек, заручившись поддержкой Господа Бога и своих близких, начнет эту работу, на свой страх и риск.
« Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят».(Мтф.7:7-8
