С творческими людьми интересно, но и сложно. Они плюют на быт, слишком эмоциональны и оригинальны, не всегда способны себя контролировать. Их вдохновение — стихийное бедствие для семьи. И отсутствие его — тоже. Особенно тяжело с поэтами, которые, «когда ими овладеет гармония и ритм, становятся вакхантами и одержимыми» (Платон). Но и с поэтами можно жить. Некоторые возможные стратегии предлагают жены русских стихотворцев (не факт, что они подойдут вам, но полюбопытствовать небезынтересно).
Стратегия первая: стать незаменимым собеседником
В 1812 году в пределы России вторгся Наполеон. Петр Андреевич Вяземский, молодой московский поэт, записался в ополчение и стал участником Бородинского сражения. Сохранилось письмо, отправленное им накануне битвы жене, Вере Федоровне, с которой он обвенчался меньше года назад:
Я сейчас еду, моя милая. Ты, Бог и честь будут спутниками моими. Обязанности военного человека не заглушат во мне обязанностей мужа твоего и отца ребенка нашего. Я никогда не отстану, но и не буду кидаться. Ты небом избрана для счастья моего, и захочу ли я сделать тебя навек несчастливою? Я буду уметь соглашать долг сына отечества с долгом моим и в рассуждении тебя. Мы увидимся, я в этом уверен. Молись обо мне Богу. Он твои молитвы услышит, я во всем на Него полагаюсь. Прости, дражайшая моя Вера. Прости, милый мой друг. Все вокруг меня напоминает тебя. Я пишу к тебе из спальни, в которой столько раз прижимал я тебя в свои объятия, а теперь покидаю ее один. Нет! мы после никогда уже не расстанемся. Мы созданы друг для друга, мы должны вместе жить, вместе умереть. Прости, мой друг. Мне так же тяжело расставаться с тобою теперь, как будто бы ты была со мною. Здесь, в доме, кажется, я все еще с тобою: ты здесь жила; но — нет, ты и там, и здесь со мною неразлучна. Ты в душе моей, ты в жизни моей. Я без тебя не мог бы жить. Прости! Да будет с нами Бог!
Надо сказать, что эти обещания Вяземский сдержал, скажем так, отчасти. Да, Петр Андреевич и Вера Федоровна прожили вместе 67 лет, любили друг друга, растили детей, вместе управляли поместьем, путешествовали, но были и некрасивые прорехи на семейном гобелене.
С женой Петр Андреевич часто был холоден. Той страстности, которая вычитывается в письме 1812 года, не найти во всей последующей его переписке с женой. Нет, все говорит о том, что поэт любил Веру Федоровну до последних дней жизни, но любовь эта очень быстро перестала быть эмоционально насыщенной. Видимо, поэтому семейная жизнь Вяземского (особенно в молодости) стала фоном для его многочисленных романов. Увы…
Любви я рад всегда кокетство предпочесть:
Любовь — обязанность и может надоесть.
Любовь как раз старье: оно всегда новинка.
Кокетство — чувства блеск и опыт поединка,
Где вызов — нежный взор, оружие — слова,
Где сердце — секундант, а в деле голова.
Поэт оставил такой мадригал 7 мая 1828 года на веере петербургской красавицы Анны Олениной. Действительно, ни один из романов не привел ни к чему серьезному, но само их количество наталкивает на определенные размышления.
Вяземский реализовал себя на многих поприщах. Он и журналист, и издатель, и литературный критик, и цензор, и историк, и успешный управленец — в течение 13 лет фактически возглавлял Департамент внешней торговли Российской империи. При этом творчество для него в списке приоритетов гораздо выше жены и детей. В этом легко убедиться, перечитав два автобиографических текста: «Мою исповедь» 1829 года и «Автобиографическое введение» 1876-го. Ни в том, ни в другом Вера Федоровна не упоминается. Только «Телеграф», «биография Фонвизина», Жуковский, Пушкин, Карамзин…
Какова была жизненная стратегия супруги такого сложного и талантливого человека? Она не устраивала мужу выволочки за интрижки на стороне. Не выпрашивала хоть чуть-чуть ласки, и уж тем более не пыталась помешать мужу общаться с музой. Вера Федоровна взяла умом: она умела входить в творческие, духовные, психологические, политические, житейские, короче говоря, во все проблемы супруга. Она стала для него незаменимым собеседником и советчиком. Как говорит один биограф Вяземского, «стоит княгине куда-нибудь отлучиться хотя бы на неделю, как письма Вяземского начинают частить одно за другим, почти каждый день, даже не дожидаясь ответов на предыдущие… Это переписка двух близких приятелей, которые друг с другом откровенны во всем и легко болтают о пустяках и о важном». Вера Федоровна стала для поэта другом, а точнее, подругой, о чем Вяземский свидетельствует в своих стихах:
От шума, от раздоров,
Гостинных сплетен, споров,
От важных дураков,
Забавников докучных
И вечных болтунов,
С злословьем неразлучных,
От жалких пастушков,
При дамских туалетах
Вздыхающих в сонетах;
От критиков-слепцов,
Завистников талантов,
Нахмуренных педантов,
Бродящих фолиантов,
Богатых знаньем слов;
От суетного круга,
Что прозван свет большой,
О милая подруга!
Укроемся со мной.
Стратегия вторая: вовремя становиться слабой
Встреча Осипа и Надежды Мандельштам произошла по всем канонам классической лав-стори: встреча в революционном Киеве, любовь с первого взгляда, катание на лодке по Днепру, водяные лилии в подарок, потом расставание, полные клятв письма и окончательное воссоединение уже в большевизированной столице Украины.
В их жизни были романтические неприятности. Осип Эмильевич чуть не ушел к красавице Ольге Ваксель. Кроме того, пару раз Мандельштам платонически влюблялся: в поэтессу Марию Петровых, которой посвятил стихотворение «Мастерица виноватых взоров», и уже в ссылке в Воронеже — в учительницу русского языка Наталью Штемпель.
Но это были островки, хрупкие запруды на бурной реке, текшей неровно, но часто превращающейся в стремнину. Можно пройти по ней от начала до истока. Вот начало — в письме Мандельштама, отправленном из Крыма в 1919 году:
Молю Бога, чтобы ты услышала, что я скажу: детка моя, я без тебя не могу и не хочу, ты вся моя радость, ты родная моя, это для меня просто как божий день. Ты мне сделалась до того родной, что все время я говорю с тобой, зову тебя, жалуюсь тебе <…>. Надюша! Если бы сейчас ты объявилась здесь — я бы от радости заплакал. Звереныш мой, прости меня! Дай лобик твой поцеловать — выпуклый детский лобик! Дочка моя, сестра моя, я улыбаюсь твоей улыбкой и голос твой слышу в тишине <…>. Не могу себе простить, что уехал без тебя. До свиданья, друг! Да хранит тебя Бог! Детка моя! До свиданья! Твой О. М.
А вот ответ Надежды Яковлевны — письмо от 22 октября 1938 года, посланное на Дальний лагерный Восток, в предсмертную пустоту:
Осюша — наша детская с тобой жизнь — какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу? Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом и его едят вдвоем? И последняя зима в Воронеже, наша счастливая нищета и стихи. Я помню, мы шли из бани, купив не то яйца, не то сосиски. Ехал воз с сеном. Было еще холодно, и я мерзла в своей куртке (так ли нам предстоит мерзнуть: я знаю, как тебе холодно). И я запомнила этот день: я ясно до боли поняла, что эта зима, эти дни, эти беды — это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю. Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка — тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой слепой поводырь… Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячечная голова, и все безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье — и как мы всегда знали, что именно это счастье.
Можно сказать, что Мандельштамам просто повезло друг с другом, что они старались никогда не отступать от изначального выбора и не предавать. Но это общие, ничего не объясняющие слова. И поэт, и его супруга сделали что-то важное, что-то в корне менявшее их, позволившее сохранить семью.
Мандельштам был слабым, иногда безвольным, часто впадал в отчаяние, с трудом переносил житейские ненастья. Но он мог и собраться, приободриться, найти силы, чтобы работать, заниматься даже далекими от приятности вещами, самому решать, куда идти на жизненной развилке. Надежда Яковлевна умела перетерпеть временную слабость поэта, умела и вовремя самоустраниться, чтобы дать ему простор для самостоятельного действия.
Например, роман Мандельштама и Ольги Вексель тянулся несколько месяцев, и в определенный момент Надежда Яковлевна просто решила «найти другое пристанище», не принуждая поэта к выбору, не давя на него. Но именно это решение спровоцировало Осипа Эмильевича на решительный шаг: «он заставил меня соединить [по телефону] его с Ольгой. Он хотел порвать с ней при мне, чтобы у меня не осталось сомнений, хотя я бы поверила ему без примитивных доказательств. Простился он с Ольгой грубо и резко: я не приду, я остаюсь с Надей, больше мы не увидимся, нет, никогда…».
Однажды, когда в конце 1920-х годов Надежда Яковлевна заболела, Мандельштаму пришлось ежедневно ходить в клинику, готовить и приносить еду, ухаживать за женой, «заменяя сестру и санитара», а затем перед выпиской вытопить печи, согреть комнаты, найти деньги на хозяйство и прислугу. И это притом, что, по описанию современников, Мандельштам «всю жизнь был такой беспомощный, что все равно ничего не умел делать руками».
Не то чтобы Надежда Яковлевна специально заболела, чтобы подвигнуть поэта на подвиги. Но в таких ситуациях обнаруживаются самые существенные черты и человека, и человеческого союза…
Стратегия третья: стать всем
«Как вы познакомились? Да работали вместе и жили недалеко друг от друга…». Типичное, вовсе не поэтическое, начало типичного брака. Однако именно так — не в салоне, не в модном кабаке, не на литературных чтениях — встретились в 1904 году Александр Гликберг (Саша Черный) и Мария Васильева.
Начинающий, «понаехавший» из Житомира поэт работал в службе сборов Варшавской железной дороги, а Мария Ивановна была его начальником. Жили они на соседних линиях Васильевского острова. Наверное (информации об этом у нас нет никакой), иногда возвращались домой вместе, разговаривая о том о сем, и однажды решили, что жить друг без друга не могут.
Роли в семейном театре распределились очень быстро. Александр Гликберг — гениальный ребенок. Мария Гликберг — заботливая нянька. Она была старше мужа на девять лет, вхожа в столичные интеллигентские и академические круги, куда более образованна и знатна. Но дело, наверное, не только в этом. Саша Черный умел только одно — писать стихи и рассказы. Все остальное приходилось делать супруге.
Обладая массой знакомых в литературных кругах Петербурга, Мария Ивановна обеспечила супругу нужные связи. Девушка нашла типографию, в которой были напечатаны «Разные мотивы», первый сборник стихотворений Саши Черного. Мария, получившая в 1906 докторскую степень по философии, была для Александра своеобразным информатором в интеллектуальных кругах. Она стала связующим звеном между мужем и его издателями, его литературным секретарем и первым слушателем всех стихотворений.
Наконец, именно Мария Ивановна решала все бытовые вопросы. Как вспоминал В. Праве, Саша Черный не написал бы и половины своих стихов, если бы жена «днем и ночью не охраняла его покой, создавая ему условия, в которых он мог бы творить, освобождая его от всех повседневных мелочей», потому что сам он был «абсолютно не приспособленный к жизни, непрактичный, беспомощный, как ребенок». Именно супруга сделала Сашу Черного уважаемым литератором, звездой Серебряного века.
И вовсе не в ущерб собственной карьере, ведь и сама Мария Ивановна шла вверх: защитила в Германии диссертацию по философии, преподавала на Высших женских курсах, была одним из лидеров зарождавшегося русского феминизма. Чтобы «выжить» с Александром Гликбергом, необходимо было держать планку, возобновлять ресурс авторитетности.
1917 год и эмиграция изменили практически все в жизни супругов, но не изменили семейных ролей. Сашу Черного, как вспоминал Роман Гуль, «совершенно раздавила революция, но он держался на плаву исключительно благодаря жене, Марии Ивановне, настоящему его ангелу-хранителю. По каждой мелочи было видно, как она охраняет и боготворит своего Сашу». Например, в первые годы пребывания Гликбергов в Берлине она обеспечила семье стабильный заработок, занимаясь репетиторством. В маленькой берлинской пивной супруги организовывали поэтические вечера: Александр Михайлович только объявлял выступавших, а Мария Ивановна приглашала гостей, принимала их, обеспечивала общение.
Супруга Саши Черного более всего ценила его литературный талант и закрывала глаза на отсутствие всех прочих талантов: хозяйственного, финансового, организационного. Для этого ей пришлось совершить самопожертвование длиной в 28 лет. Но результатом была преданность мужа, абсолютная внутрисемейная гармония и, несмотря ни на что, счастье.
Сесть на утлый дирижабль,
Взять чернила и жену
И направить свой корабль
Хоть на самую луну.
Вот так: есть «чернила» поэтического дара, и есть жена, которая заменяет весь остальной мир.
