Папа! Папочка!..
Мне 30 лет, я журналист, у меня есть кот и гигантская улитка ахатина.
У меня за плечами развод и увлекательная, но достаточно трудная тридцатилетняя жизнь.
Десять лет психотерапии.
Несколько работ, одна другой лучше.
Сам себя не похвалишь.
Да, да, именно. Никто.
Никто не похвалит.
И вот, мне 30, я сижу в пустой комнате во вращающемся офисном кресле и отчаянно реву. А мои авторы, дай им бог здоровья, виртуально вытирают мне слезы.
Папа, взгляни же на меня!
Кто знает, когда я перестану этого хотеть? Я надеюсь, что в этом году. Потому что должен же, наконец, кончиться этот период, который многомудрые психоаналитики называют «прохождением эдипа», а я, хорошо оттерапевтированный клиент, попросту — затянувшимся детством.
Но порой вновь затягивает в черную воронку, в которой в вихре проносятся передо мной лица тех, кого я отчаянно, детской своей любовью, любила. Самых родных и близких. Тех, кто в упор меня не видел. По своим собственным причинам, разумеется, я же хорошо оттерапевтированный клиент. Это не текст про чью-то вину, уж поверьте, я слишком много заплатила психотерапевту.
Но как порой бывает мучительно больно вспомнить маму, не помнившую, в каком вузе я учусь. Или бабушку, которая всегда спрашивала меня лишь о том, сколько денег я зарабатываю своим редакторским трудом. Вернее, не так. Она говорила: «Ну тебе хоть что-нибудь платят?» Мне кажется, она не прочитала ни одного написанного мной материала.
Думаю, многим знакомы мои чувства.
Куда бежать, где скрыться от этих обесценивающих вопросов? И как после них продолжать верить в себя? Вот та пластинка, которую заедает в голове.
Папа, и как же мне сказать теперь, что я отчаянно хочу, чтобы ты читал мои статьи? Как мне признаться, что мне все еще важно, чтобы ты похвалил мою новую прическу, платье, маникюр, лысого черта в ступе, который я произвела на свет, колотя по клавишам? Подарок, который я долго для тебя выбирала? Никак, никак.
Ты похвалил — однажды — лишь мой брак, который казался идеальным, но никогда таким не был. Ты одобрил мой выбор, выглядевший таким правильным. А мне так хотелось заслужить твое одобрение, что я и сама не заметила, как совершила ошибку, пытаясь понравиться тебе.
Нельзя строить хрустальные замки, они тают по весне. Идеальные конструкции, по Платону, существуют лишь в идеальном мире, который нам, смертным, до поры недоступен. И брак мой, конечно, рухнул.
Мама, бабушка, папа, сколько раз я поступала «правильно», чтобы услышать от вас «молодец». Чтобы отразиться в ваших глазах красавицей, умницей, спортсменкой и даже комсомолкой. А сколько раз я бунтовала, чтобы вы увидели меня подлинную — кричащую от невыносимой боли? От одиночества?
Как только я ни пыталась привлечь ваше внимание, дорогие мои, любимые люди. Как жаль, что не вышло. Но никто не мог иначе, я медленно сживаюсь с этой мыслью.
А потом я привыкла. А потом мне помогли. А потом я сделала первые шаги без оглядки на вас.
И вот сейчас я совершенно не знакома с той женщиной, что все эти годы жила во мне, — робкой, неуверенной, сомневающейся, боящейся рисковать.
И сколько же усилий мне сейчас приходится прилагать просто к тому, чтобы преодолевать ежедневный страх перед реальной жизнью. Совершать ошибки уже в собственных глазах — и принимать себя такой.
Ведь лишь недавно я начала по-настоящему желать себе добра.
Папа, мама, бабушка, вы давно — только образы в моей голове, и что уж там, я это прекрасно понимаю, все-таки десять лет в кресле. Не пришло ли время выключить мультик «Унесенные призраками» со мной в главной роли?
Пустая комната. Крутящийся стул. Слезы.
«Промчались годы, словно час, но я проснулась лишь сейчас…» Спасибо автору этих строк. Там еще вот такие: «И отвоюю то, что мне принадлежит». Себя подлинную. Неидеальную.
Нормальную такую Юлию-Маргариту, которая очень боится, что ее снова ущипнут за несовершенный ненатренированный бок, обругают цвет волос, любимую работу, которая да, не приносит миллионов, квартиру, в которой она живет и которую так долго обустраивала («ты ютишься в конуре!»), друзей («странные они какие-то»). То, что она действительно ценит.
Голоса моих мертвых, когда же вы перестанете звучать?
Комната. Кресло. Мокрые дорожки на щеках. Ночная тишина, пахнущая электрическим светом.
Папа!..
Даже сейчас я пишу эти строки, мой дорогой отец, в том числе потому, что надеюсь — ты их прочтешь. Прочих ведь уже нет в живых.
Ты прочтешь их — и сможешь меня увидеть. Но я знаю, что ты не сможешь, у тебя есть на это свои причины.
Иногда все, что ты можешь сделать, это сдаться. Признать поражение. И наконец начать жить своим собственным умом. С теми, кто может тебя видеть и любить — не идеальной, а настоящей.
Я знаю, папа, что с меня однажды спадут оковы. Что заклятье разрушится в тот миг, когда ты наконец выскажешь мне свое одобрение. В моей собственной голове.
