Тема суицида в нашем обществе является если не табуированной, то уж точно не особо популярной. Действительно, довольно сложно обсуждать вопрос, имеет ли человек право на смерть. Но статистика неутешительна: самоубийства занимают восьмое место в мире в списке причин смерти и первое место среди насильственных смертей. Ежегодно около одного миллиона человек в мире погибают из-за суицидов, от 10 до 20 миллионов – совершают попытки. О мотивах самоубийц и возможной помощи со стороны мы беседуем с профессором Института Психоанализа, признанным авторитетом по вопросам суицидологии, автором оригинальной программы кризисной психотерапии, Геннадием Владимировичем Старшенбаумом.
— Геннадий Владимирович, тема нашего разговора – это отношения суицидента с окружающим миром. Например, кто-то узнает о том, что близкий ему человек хочет покончить жизнь самоубийством. Новость тяжелая, шокирующая. Как себя в такой ситуации вести? К кому обращаться за помощью?
— Если вы узнаете о подобных намерениях, то можно позвонить по телефону доверия (495) 626-37-07 (Центр экстренной психологической помощи МЧС России – прим. ред.) и проконсультироваться в подробностях, получить какое-то первоначальное направление. Также можно поговорить об этом лично с психологом или психиатром в диспансере, чтобы у специалиста сформировалось хотя бы первое диагностическое впечатление, и получить рекомендации, что делать дальше. Это если дело терпит, если это всего лишь высказывания о суициде, а не намерения или даже подготовка. Но если человек готовится и не рассказывает об этом, чтобы ему не помешали, даже скрывает, то тогда лучше вызвать скорую психиатрическую помощь. Необходимо позвонить в «Скорую помощь», объяснить ситуацию. За человеком присылают психиатрическую перевозку, там его осматривает психиатр, и, если нужно, человека недобровольно госпитализируют, чтобы спасти его.
— Вопрос решается сразу же привлечением третьих лиц или можно как-то между собой это решить? Мне кажется, что у людей обычно первый порыв – это поговорить с человеком, помочь ему.
— Естественно.
— И как же с ним поговорить?
— Дело в том, что на самом деле, по практике, когда человек доходит до таких мыслей, чаще всего ему не с кем поговорить, потому что никто не хочет. Ему невидимо посылают сигнал: «Чтоб ты сдох!». Его не хотят видеть, его ненавидят, его присутствие, поведение, жизнь кому-то мешает. Он этот сигнал воспринимает как свой собственный внутренний голос. Он же не Робинзон на необитаемом острове.
— То есть ощущение ненужности и такого тотального одиночества – это сигнал, который человек воспринимает извне? Его состояние не обусловлено внутренними психическими процессами?
— Это результат взаимоотношений. Здесь возлагать ответственность на одну из сторон просто неразумно. Для рукопожатия нужны две руки, если оно не получается, обе руки как-то не так взаимодействуют. Если бы можно было одним разговором помочь человеку, то он бы не дошел до такого отчаяния. Тихо сам с собой человек решает: жить или не жить. Он уже не советуется ни с кем на эту тему. А те, которые сигналят, говорят о самоубийстве, они на самом деле кричат о помощи: «Помогите, спасите! Вот до чего вы меня довели».
Человек сигналит о своем отчаянии только тогда, когда надежда у него еще теплится. Иногда демонстрирует, слишком утрируя, чтобы достучаться. Или, наоборот, отпугивает, это отвращает от него – обратный эффект получается. Кому он нужен, такой опасный? За него еще отвечать. Окружающие всякими благородными мотивами прикрываются, что у него есть право, человек имеет право сам распорядиться своей жизнью, стараются сохранить человеческую хорошую мину при плохой игре. Обычно оказывается, что отношения уже настолько невыносимы для обеих сторон, что кто-то должен уйти.
— Уходить не обязательно в мир иной.
— Знаете, это ведь самая страшная пытка – пытка одиночеством, только не на необитаемым острове, а среди людей. Наступает такая сильная душевная боль, что одного этого достаточно, чтобы сойти с ума или уйти в сильнейшую депрессию. Если человека мучает такая боль от жизни, то суицид для него становится единственным способом прекратить мучения.
— Скажите, пожалуйста, есть какие-то признаки, по которым можно распознать человека, подумывающего всерьез о суициде?
— Конечно. Эта тема подробно описана в моей книге «Переживая кризис». Я коротко расскажу о некоторых признаках. Во-первых, человек начинает уходить от общения. Он то высказывает в какой-то резкой, не так, как раньше, сдержанной форме, что ему не нравится, то делает себя как бы «хорошим мальчиком», «хорошей девочкой»: «Ладно, ладно, всё хорошо, не волнуйтесь, не расстраивайтесь. Извините за доставленное беспокойство». Вначале так. Потом он все чаще не выдерживает. Начинает все чаще проявлять негатив, становится более раздраженным, напряженным, озлобленным, и этим отталкивает. Потом пытается опять привлечь близких, демонстрирует, как он сильно страдает, и сигналит, в общем-то: «Помогите!»
Никому не хочется с ним возиться, потому что совсем недавно он был проблемный. Идти у него на поводу – это значит проявить слабость, поддаться на его манипуляции. Так это воспринимают окружающие.
Дальше он начинает совершать действия, демонстрирующие его агрессию. Человек может неаккуратно поступать с вещами, деньгами, вообще, с имуществом. На работе что-то плохо. В общем, разрываются связи с объектами, которые раньше были для него важны, на них обращается агрессия. Дальше она обратится на него самого — в виде подавленного настроения, физической слабости, повышенной утомляемости, нарушения сна, снижения потенции. Это воспринимается как депрессия, хотя это аутоагрессия, это разные вещи.
Его оставляют в покое, тем более что он уже не просит ничего – нет на это ни сил, ни веры. Дальше он оказывается фактически в изоляции, и это всех устраивает. Тогда он начинает готовиться к уходу: завершает свои дела, чтобы никому не пришлось разбираться. Раздает какие-то вещи, отказывается от чего-то, от чего раньше бы не отказался. Ничего это ему не нужно, он уже одной ногой там. Это тоже не замечают, не хотят замечать. Вот тут бывает истинный суицид. Если остановить, помешать, все равно сделает. Такие люди, что запланировали, то и должно быть, это закон. Это так называемый «холодный суицид»: расписанный по нотам и неотвратимый.
Есть другой вид суицидентов, они совсем другие: более эмоциональные, аффективные. У них происходят все более сильные и неприятные ссоры, истерики, шантаж, требования, угрозы, в том числе самоубийством. Все по нарастающей, уже с попытками – то наглоталась чего-то, то ДТП какое-то, то ли случайно, то ли не совсем случайно. В общем, демонстрируются такие формы поведения, что понятно: человек уже играет со смертью и не скрывает этого.
— Возможно ли такое, что в подавленном депрессивном состоянии, еще до того момента, как у человека возникли мысли о конкретном событии, о суициде, он увидел в своем окружении кого-то, кому он может довериться?
— Как правило, это кто-то идеализированный, «объект любви». Это спаситель, это обожаемое существо, это бог, это самоотверженная мать для младенца. Этот человек наделяется подобной позицией помимо своей воли, и, конечно, отвергает ее. Только мать может относиться подобным образом к младенцу на первом году его жизни, потому что воспринимает его как свое расширение. А тут – чужой человек. Конечно, ты не сможешь отнестись к нему так, как он хочет. Тогда от этого обожания человек переходит к разочарованию, а потом к ненависти. Только что ты был ему спасителем, а теперь – палач.
— Позиция крайне невыгодная.
— В этих трех соснах и блуждает такой человек – то он жертва, то сам становится палачом для того, кто не стал ему спасателем. Только спасать он никого не собирается – ни себя, ни еще кого-то. Он маленький, слабенький, «возьмите меня на ручки», иначе игра кончится. Так истероиды себя обычно ведут. А те, кто надеются на себя, ни в какие игры не играют. Они, как танки, просто прут вперед: или упрусь, или забуксую, сгорит мой движок, или пробью. Вот и всё.
— Если человек открыто заявляет о своем желании покончить жизнь самоубийством – это всегда способ привлечь внимание, или его намерения могут оказаться серьезными?
— Вначале это, как правило, надежда, что пожалеют и изменят свое поведение. А если это уже не для того, чтобы оправдать свою надежду, то есть человек в это уже не верит – то хотя бы попугать, досадить, отомстить и сделать харакири на крыльце у соседа, чтобы общественное мнение сказало на него: «Вот он убил этого несчастного человека». Это уже назло делается, а не от жалости. Вначале обычно бывает, что все-таки на жалость бьют, а потом на испуг берут.
— И как человеку реагировать на подобную информацию? Есть какие-то правильные слова, которые отчаявшемуся человеку нужно услышать?
— Это иллюзия, что человеку нужна какая-то «правильная» фраза, да еще и чужая. Ему вообще не фраза нужна, ему нужно отношение. Это может проявиться в вере, во взгляде. Ну и в словах, конечно, тоже. Но слова чаще скрывают то, что мы на самом деле чувствуем и хотим.
В такой ситуации словам доверия мало. Как кризисный терапевт я никогда не полагался на слова, какими бы они умными ни были, тем более на слова заимствованные, на цитаты. Это процесс не мыслительный, профессионал в работе с кризисом начинает с душевного контакта, с эмоциональной поддержки, чтобы человек чувствовал, что он кому-то нужен, кто-то хочет, чтобы он остался жить.
Не по правилам и не по условиям, а просто по-человечески. Когда тот, кто уже готов уйти из жизни, встречается с таким человеком – вот это его останавливает. А не какие-то правильные слова или действия. Нужно быть сочувствующим человеком – вот что главное для суицидолога.
– Сочувствовать в желании себя убить?
— Кроме этого желания у человека остается надежда, что кто-то захочет его понять, разделить его чувства. Тогда можно еще пожить, а там видно будет. Потом уже начинается выработка жизнеутверждающей позиции. А на третьем этапе – работа в группе: тренинг навыков адаптации к сложным ситуациям. Иначе все может повториться.
— Хотелось еще вернуться к той ситуации, когда человек заявляет о своем намерении совершить суицид. Причем сообщает об этом с шантажным подтекстом: «Если ты чего-то не сделаешь, я покончу с собой».
— Нало разбираться, что это: демонстративно-шантажное поведение или искреннее суицидальное желание – должен специалист. Лучше относиться к этому серьезно и скорее привлекать специалиста, чем самому ставить диагноз.
— А если нет возможности направить этого человека к психиатру? Вот он угрожает здесь и сейчас, и как-то реагировать на это надо…
— Не бывает однозначных мотивов, чаще всего это смесь. И не вам разбираться, что за его высказыванием стоит. Главное, что человек играет в эту опасную игру. Даже если это чистый шантаж, он может «заиграться», не рассчитать чего-то… Ему же помогать надо, выводить его из этой игры.
— Хотелось бы поговорить о реабилитации после неудавшейся суицидальной попытки. Что следует делать суициденту и его близким?
— Реабилитация – неправильное слово. Это ты был способный, стал неспособный, а потом ты реабилитировался, стал способный. Это не человеческий подход, в лучшем случае медицинский. Психологический подход — не реабилитационный. Психолог обеспечивает личностный рост. И все, что происходит, — это материал и точка опоры, чтобы из этого кризиса выйти на ступеньку повыше к тому, что называется человечность.
— Можно ли определить вероятность рецидива у человека с неудавшейся попыткой суицида?
— Повторные суицидальные попытки бывают у пограничных пациентов, за счет отсутствия контроля своего состояния – или в одну крайность, или в другую. Или он счастлив, или несчастлив; или он в эйфории, или он в депрессии. Но они совершают и совершают такие попытки, это у них на эмоциональной основе. Им легче помогать, поддерживая их.
Другой трудный случай – планирующие, рассудочные суициденты. Эти если и повторяют, то недолго, потому что довольно быстро им это все-таки удается. Он решил – он это сделает. Раз, другой, может, не дадут ему сделать, но он это сделает.
— Если человек раз за разом совершает неудачные попытки, можно ли сказать, что у него нет внутренней установки на смерть?
— Инстинкт самосохранения – это последний из наших инстинктов, он борется до самой последней минуты. Он отключается последним, вместе с выстрелом, газом или ядом. Только это может его отключить. Не в нашей власти с ним что-то делать, его можно только убить. А он мешает тем, что никак не сдается, заставляет человека жить и мучиться. Его и убивают, собственно. Все время происходит борьба суицидогенных и антисуицидальных факторов. Суть моей программы кризисной терапии – не столько останавливать суицидогенные мотивы, сколько укреплять антисуицидальные. Конечно, это не только инстинкт самосохранения. Если только он один остался, понятно, чем все кончится. Надо выискивать, оживлять и нарабатывать эти факторы, которые нацеливают на жизнь.
— Какие это факторы?
— Способность получать удовольствие, любовь к кому-то, забота о близких, чувство долга, надежда на улучшение ситуации, творческие планы. Это всё очень индивидуально.
Беседовала Вероника Заец
