«Солнышко! Спасибо тебе за теплые слова. Всегда вспоминаю и пишу ваши имена «за здравие», когда бываю в церкви. К сожалению, так недолго мы были рядом, совсем мало смогла сделать для тебя, а теперь мы так все далеко друг от друга.
На Новый год съездила к Датошке, вот и вся радость. От Мишеньки есть только фото с его семьей, как и от тебя. Слава Богу, есть Интернет, иначе бы я вас всех потеряла. Очень скучаю по всем.
Смотрю на ваши фото и понимаю, какие умненькие и теплые твои мальчуганы, и что я, наверное, никогда их не увижу, как было когда-то с тобой. Неловко беспокоить тебя расспросами о здоровье и делах, понимаю, что у тебя семья и куча забот. Пиши мне, Диночка, радуюсь за тебя и молюсь!»
— Надо спросить все же у батюшки, как правильно себя вести с этой женщиной? Она подает записочки за нас, подчеркнуто тепло относится, внимательна. В конце концов, истории этой уже больше четверти века, мы знакомы уже больше 10 лет, а я все не пойму, кто прав и что правильно? — размышляла Дина, получив очередную весточку от Ланы.
Елена, мама Дины, встретив ее будущего отца, Роберта, также долго не могла решить — тот ли это человек? Уж как-то слишком далеки были их круги общения, нигде раньше они не пересекались, хотя и жили по соседству: он коренной мтацминдец, она — у дома Мелик-Азарянца[i]. Засидевшись в девках, Елена целиком отдавалась любимой работе в больнице, не помышляя о замужестве. Робик стал «бегать» за ней с тех пор, как она возвратила его к жизни после несчастного случая, неотступно в течение семи лет, встречал ее везде, дарил цветы и конфеты, познакомился с ее окружением. Настойчивость кавалера и внимание к ее умиравшей матери сделали свое дело: Елена впервые в жизни отправилась в ЗАГС.
Первая ссора молодых случилась сразу же после выхода из Дворца бракосочетаний. Во время скромной, когда чиновница утвердительно обратилась к невесте: «Вы же не станете менять фамилию такого рода на мужнину?», — молодого мужа перекосило. Сравнение его происхождения хэпре[ii] с семьей его супруги, происходившей из рода грузинских придворных, имевших привилегии у самой святой царицы Тамары, сильно зацепило мужчину. Домой молодожены пришли, поскандалив.
Ревновал Робик тоже с первых дней, и «к фонарному столбу», даже тогда, когда она была беременной.
— Что за машина там сигналит, Элен? Тебя что ль вызывает? Почему под нашим окном?
— Ты что, Робик, какая машина? — округляла глаза Елена, — ты на мой живот не смотришь? Я же на сносях!
— С чего это ты так «причепурилась»? На свидание идешь? — провожал он ее на очередной вызов к «частнику».
Наверное, уж слишком независимой была мама, — думала Диночка, слушая рассказы матери о ее семейной жизни, — мужчине было мало места рядом с ней. Надо накрыть стол — вуаля, зови гостей! Сбегать на рынок — не будет она мужа дожидаться, сама сбегает. Подработать — тоже сама. Может, эти черты и порождают в мужчинах желание искать другую?
Мнительность и придирчивость проявлялись и в быту: то не ту сорочку постирала, то бифштекс не прожарен, то зачем гостей звать. Звуки скандала слышались из квартирки Елены, где они поселились, все чаще.
— Понимаешь, мне было неловко: вышла замуж в сорок лет, родила, и на тебе — развожусь. Что бы люди сказали, чем думала, когда замуж шла? Я старалась сохранить семью, хотела, чтобы у тебя был отец, — застенчиво объясняла Дине мама. — Думала — потерплю, и он изменится.
Робик изменялся. Особенно после поездок, куда всегда отправлялся один. О его «изменениях» Елена узнавала от «добрых людей», которыми полон мир, но старалась не обращать внимания.
После командировки в Цхинвали, куда его направили инспектором школы искусств, жизнь семьи изменилась окончательно. Вторая командировка обернулась предложением о работе, которым папа не замедлил воспользоваться, опять же — заработок получше. Свекровь поддержала идею переезда сына. Скандалы прекратились, папу трехлетняя Диночка стала видеть, когда он приезжал на выходные. Девочке наняли няню, мама смогла выйти на работу, жизнь, казалось бы, налаживалась.
— А можно Робика? — томно произнес молодой голос в трубке телефона вечером, примерно через полгода с начала жизни Робика на два дома.
— Кто спрашивает, его еще нет, — поинтересовалась мама Дины.
— Супруга, — последовал уверенный ответ.
Елена, не сдерживаясь, объяснила звонившей особе, кто именно супруга Робика и как народ называет таких, как эта женщина.
— Ты с людьми разговаривать не умеешь, что ли?! — рявкнул с порога муж, не снимая пальто.
— Убирайся из моего дома! — таким же тоном ответила женщина. — Вон твои вещи.
Далее последовал стандартный «обмен любезностями».
Словом, супруги развелись, а звонившая (это была Лана) стала именоваться «этой женщиной».
Елена работала, как вол, чтобы у ребенка «все было», как и большинство мам-разведенок, подсознательно стремящихся откупиться от детей за лишение их отца. Робик помогал «бывшей», высылая сначала по 50 рублей в месяц, потом — по 25, а потом и вовсе — по 5 рублей.
Четырехлетняя Диночка тосковала и спрашивала: «Почему папа не приезжает больше?», а мама объясняла разлуку тем, что папа теперь работает в другом городе.
Девочка стала непослушной, прятала и уносила чужие вещи, а однажды она бросила ботинок в суп в доме дедушки с бабушкой.
Тетке, пришедшей навестить ее с подарками — бальным платьем розового цвета и золотыми туфельками, Дина, надув губы, выдала: «Я не люблю мамиду![iii]» С тех пор мамида больше не появлялась, сочтя, что девочку подучили. Дедушка с бабушкой тоже перестали приглашать ее к себе. Развод не может быть красивым априори, как и любой разлом. А могут ли дети стать «бывшими»?
По субботам Елена читала лекции на кафедре клиники, а девочка была на попечении ее коллег и забавлялась в разных кабинетах. Вдруг с криком «Папочкаааа» она бросилась к мужчине, сидевшему в тот момент у декана. Мужчина обнял девочку и посадил к себе на колени, у коллег навернулись слезы на глаза. Гость был удивительно похож на Робика, и было решено, что он станет крестным отцом Диночки.
Друзья и знакомые приносили «на хвосте» новости о встречах с Робиком и «этой женщиной», обсуждали рождение «там» детей, не стесняясь присутствия Дины. Шло время, новости менялись, изменялось отношение Дины к отцу и родственникам.
Вечерний звонок никого не радует, особенно, если на втором конце трубки — «бывшие» родственники. Мамида позвонила, чтобы известить о гибели дедули Диночки. Слишком много лишнего наслушалась Дина за прошедшие годы, да и возраст — 15 лет, играл свою роль — девочка не хотела идти. Пришлось тете — сестре матери — сопровождать ее.
Отец раскрыл объятия со словами: «Ты моя дочь, моя кровь, почему ты не приходишь ко мне?».
— Я не хожу к тем, кто меня не зовет! Ты не любишь меня, а то не ушел бы от нас! — последовал резкий ответ.
Отец побледнел, люди зашептались, а Дина, подавив слезы, направилась к двери. Ей навстречу шла «эта женщина» — Лана, с вопрос: «Робик, а где точильный камень?» Немую сцену прекратила тетка, схватившая Дину за руку и прошипевшая: «Какой еще камень тебе нужен сейчас, дрянь?!» С видом победительниц они покинули территорию «врага».
Справедливости ради стоит упомянуть, что Елена старалась как-то упоминать об отце, рассказывая, как он гордится уже подросшей дочкой, ее поступлением в университет, как всем показывает ее фото. На шестнадцатилетие Дины от отца пришел перевод на 100рублей, на которые купили кассетный магнитофон по выбору Дины, исполнив ее давнюю мечту.
Еще мама говорила: «Помни, девочка, у тебя есть два брата, Датка и Мишка, родная кровь». Дина не могла понять, зачем ей знать о каких-то там мальчиках, которых, скорее всего, она никогда не увидит, однако мать подчеркивала: «Неисповедимы пути Господни, вы можете где-то встретиться. Как бы не случилось любви между вами!».
Человек предполагает, а Бог располагает, чтобы исправить нас, напомнить о собственных недостатках, смягчить и научить принимать других людей.
За следующие 15 лет Дина успела «сбегать» замуж, пережить собственный развод и потерять ребенка. Из своей несдержанности, торопливости и сплетен «болельщиков» Дина сделала выводы: хочешь добиться чего-то, оставь попытки перекроить мир под себя, а изменяй свое отношение. Там, где планируются и решаются наши судьбы, видимо, решили, что Дина готова к новой встрече с родней.
— Диночка, папа умер. Панихида сегодня, завтра — похороны. Ты адрес помнишь? — сказала мамида в трубку, плача.
— Да. Я приду, — через «не могу» ответила Дина и положила трубку.
Идти на подъем Мтацминды в феврале было нелегко — в лицо бил пронизывающий ветер, пробирая до костей, дорога обледенела.
— Мишенька, Датошенька, это — ваша сестра! — произнесла почти седая худенькая женщина, сидевшая на месте «чирисупали»[iv], рядом с мамидой. Ошибки быть не могло — это она, «эта женщина», Лана. Дина села рядом с ней, определив свое место безошибочно.
Минуты на три повисла неловкая тишина. Двое высоких парней отделились от мужчин, стоявших вдоль стены, и подошли к сидящим женщинам.
— Братья, — пронеслось в голове Дины. Старший, Михаил, был сильно похож на папу, каким она его помнила, небрит по традиции[v] и бледен. Младший — Давид, сразу растворился в потоке входящих, как оказалось потом, ему стало дурно от потрясения.
— Сестра?! — протянул Мишка, — какая сестра?
— Да, Мишенька, у папы была первая жена и это ее дочка, ваша родная сестра, — ровным голосом продолжила Лана.
Вот это поворот! Мало того, что их познакомило общее горе, так еще и выясняется, что от ребят скрывали существование сестры. Сидя рядом с Диной, Лана начала шепотом рассказывать, что все фото того периода, когда Диночка приходила в этот дом, были уничтожены, что детям решили не рассказывать ни о чем, надеясь, что, став взрослыми, они сами все поймут и отыщут друг друга. С другой стороны сидела мамида и расспрашивала, как живет Дина, как ее мать, кем девочка работает. Дина, пытаясь собрать в единое целое свое разбитое сознание, механически отвечала на вопросы. Братья вернулись на свои места у дверей, поглядывая на молодую женщину, занявшую важное место у гроба их папы.
На отпевании, когда все присутствующие стали вторить молитве, Дина испытала катарсис. Слезы хлынули прямо из ее души, освобождая ее от боли и обиды, смывая все глупые разговоры, давая место прощению. Остались только жалость к уходящему навеки папе и сочувствие к братьям, которые еле удерживаясь от слез, старались не опозориться. К Лане пока не было ни обиды, ни интереса, только усталость. Домой Дина вернулась совершенно опустошенная, не было сил разговаривать.
Похороны принесли еще одно потрясение. Когда дети Робика встали рядом у его могилы, народ ахнул:
— Как они похожи, одно лицо! Родители могут разводиться и вновь жениться, а родная кровь берет свое.
На келехе[vi] тосты содержали осторожные упоминания о жене покойного, было очевидно, что с Диной стремились подружиться. После того, как гости разошлись, Дина предложила Лане помощь в уборке, чисто по-человечески сочувствуя ей. Лана не отказалась, начала знакомить своих подруг с падчерицей, и Дина случайно уловила ее комментарий: «В ней нет ни капли злости! Какая девочка…»
Постепенно, как в мозаике, складывались воедино кусочки жизни.
Оказалось, что Лана не возражала против визитов маленькой девочки, дочки от первого брака мужа, но однажды ей устроили скандал, запретив «этой» общаться с ребенком.
Тема размера алиментов тоже прояснилась: зарплаты Робика стало катастрофически не хватать, когда появился второй ребенок. Зарплата учителей в районной школе была мизерной, да и трое детей, на которых делился весь доход папы, вот и уменьшились алименты.
Мало-помалу у Дины сложилось понимание простой истины: не бывает у медали одной стороны. И у палки всегда два конца. Усилия родных уберечь девочку от ненужного контакта привели к полной потере контакта с папой. Обида на «эту женщину» породила обиду на «бывшую» — вот и уничтожили все фото отцовские родственницы.
Теперь все пойдет иначе, — решила Дина. — Лана точно мучима чувством вины и пытается ее искупить. Папы больше нет, зато у меня теперь есть два брата и это важно.
— Познакомь меня с мальчиками, — попросила ее мама, и Дина у радостью пригласила ребят в гости. Они обедали, потом смотрели фото из семейного альбома. Им было также неловко, как и ей в их доме, они были сдержанны, но старались не задеть чувства «бывшей» их отца. Любовь к собакам, спорту, схожее чувство юмора были общими у всех троих.
Лана все более тепло встречала падчерицу, старалась приготовить для нее кофе повкуснее («Ты любишь его, как твой папа!»), порадовать сувенирами и узнать побольше о ее предпочтениях.
Дина узнавала много нового об «этой женщине», убеждаясь в том, что умение женщины быть деликатной, слабой лишь укрепляет ее позиции.
— От нее точно есть, чему поучиться, — думала Дина и продолжала общение. А если она брала паузу, Лана сама звонила ей или звонил брат.
Так прошли сорок дней, потом — лето, а осенью младший братишка уехал на заработки в Штаты.
Мама Дины скончалась, не дожив до годовщины бывшего всего пару недель. Горе, как оказалось, примиряет и сближает всех. Лана, как раньше Диночка, без предупреждения появилась на панихиде ее матери, заняла место недалеко от нее и заплакала.
— Мама, посмотри, пожалуйста, посмотри, как все повернулось! Видишь ли, кто пришел тебя оплакивать, могла ли ты подумать о таком? — думала Дина, рыдая у гроба. Действительно, никто из ее близких и помыслить не мог, что «эта женщина» будет сидеть у гроба Елены, выражая свое соболезнование падчерице.
Годовщину отца они отметили вместе. Как родные отметили сороковину ее матери, на которую Датошка, уже устроившийся в Нью-Йорке, прислал деньги в помощь.
Перед отъездом Ланы в Штаты, Дине захотелось сделать ей прощальный подарок — колечко с бирюзой, символом дружбы и верности.
Только вот называть «эту женщину» папиной женой Дина не могла, уж слишком нелепо это было. Какая жена, когда его уже нет? И женой была ее собственная мать, которой тоже уже нет. Так и окрестила ее в уме и для всех — папина вдова.
— Главное, все, что делаешь основывать на прощении и любви, тогда все будет правильно, — ответил отец Дмитрий на вопрос Дины, который она все-таки задала батюшке через 10 лет общения с Ланой, — что было, то было, не нам судить. Исправить ошибки мы можем только любовью, по мере сил проявляя ее.
[i] Мтацминда, дом Мелик-Азарянца — старинные районы в центре Тбилиси, где традиционно селилась интеллигенция
[ii] Хэпре — грубое название неотесанного человека, деревенщины (груз.)
[iii] Мамида — тетка со стороны отца, его сестра
[iv] Чирисупали — «хозяин горя» в подстрочном переводе, то есть главное лицо (или несколько лиц) на грузинских похоронах, тот, кто несет бремя потери.
[v] Согласно грузинскому обычаю справления горестного ритуала, мужчины не бреются в дни панихид, похорон и затем в течение сорока дней
[vi] Келех — поминки по-грузински
