Читайте также: Заседание 19. Депрессия: репортаж из преисподней. Выпуск четвёртый
— Значит, у нас наконец-то начинается рассказ о чудесах. Кстати, с самого начала хотела спросить, так что, пока не забыла: как тебе удаётся выглядеть на десять лет моложе, чем ты есть?
— На десять? Обижаешь. Обычно мне скидывают все пятнадцать (смеётся). Генетика, я думаю. А потом – я же занимаюсь спортом и слежу за собой, как положено. То, что я увлекаюсь кендо, не отменяет моей женской сущности. Скорее наоборот, мне приходится ухаживать за собой более тщательно. У нас даже мужчины вынуждены особо ухаживать, например, за ногами, поскольку занимаемся мы босиком, а женщина без педикюра, с неаккуратными ногтями и растрескавшимися пятками и тем более будет выглядеть по меньшей мере странно. За лицом тоже нужно ухаживать, потому что скрывать недостатки косметикой в наших реалиях – не просто дохлый номер, а натурально анекдот: половина сотрётся, когда ты будешь надевать шлем, а вторая половина стечёт, пока ты в этом шлеме будешь прыгать. После команды «мэн снять» всей группе обломится внеочередной Хэллоуин с тобой в роли главного чудовища…
— Хорошо. Я поняла намёк и уже послезавтра торжественно обещаю пойти наконец на фитнесс и начать бороться за красоту и молодость. А пока мне всё-таки хочется узнать, как же ты «дошла до жизни такой». Ведь ты сказала, что испробовано было всё и ничто не принесло результатов…
— А я там не прибавила «казалось бы»? Я не помню. Если не прибавила, то зря. Испробовано было столь многое, что мне казалось, будто испробовано всё. А это всегда не так. Не только в моём случае.
— Про гомеопатов что-то…
— Ну да, гомеопат был. То есть, была. Пользу я от неё получила скорее психологическую: на приёме я рассказала, как мне запретили плакать, и она долго возмущалась. И велела плакать, если хочется. И обосновала как-то по-научному. Но мне уже не плакать хотелось, а выть. Этим я и занялась. Родные задраивали все окна в квартире, потому что звуки я издавала, прямо скажем, неземные. Выла, орала, стонала… Мне даже говорили: что ты делаешь, сейчас же с улицы прибегут, подумают, что здесь кого-то зверски истязают! Да оно примерно так и было… А мне было пополам: прибегут, не прибегут, и как я со стороны выгляжу… Если учесть, что я всю жизнь ужасно боялась выглядеть некрасиво, слишком открыто проявлять свои чувства, издавать громкие звуки, можно себе представить, насколько мне было «хорошо», если я просто-напросто позабыла даже само понятие «прилично выглядеть». Ну, разве что выходя из дому я как-то стихала. Наверно, по привычке. И на приёме гомеопата вела себя тихо. Только жаловалась, что мне плохо. Гомеопат укоряла меня в нетерпеливости и говорила, что я должна настроиться на длительное лечение, не менее двух лет… Тут я поняла: кранты. От меня и так уже один скелет остался.
— Но ты всё ещё продолжала работать в церкви?
— Ага. Понимаешь, мне по большому счёту было всё равно, где мучиться: дома ли, лёжа на кровати, в церкви ли, поя службу. Службу спеть было труднее в том плане, что приходилось стоять на одном месте, а я не могла. Дома я тоже редко лежала: слонялась по коридору. Или сидела, раскачиваясь. Без движения было немыслимо. Мне так хотелось лечь и отдохнуть, потому что ходьба выматывала, особенно если учесть, что я почти не ела, но стоило мне лечь, я начинала мучиться ещё больше. Вот я и ходила по коридору и выла. Жили мы тогда в одной квартире с братом и его женой. Так что удовольствие от звукового сопровождения получал не только мой муж. Мама часто приезжала… Однажды она приехала и сказала, что мы с ней немедленно едем в Покровский монастырь к мощам Святой Матроны Московской.
— А ты как отнеслась к этому?
— А никак. Я к тому времени молиться уже не могла совсем. Я потом прочла у Иоанна Златоуста, что в состоянии полного отчаяния совершать молитвенный подвиг и не потерять веру могут только очень крутые подвижники (извини, точную цитату привести не могу и даже название книги). Фишка в том, что я за годы «подвижничества» кучу книг проглотила, но то ли именно эта мне не попалась, то ли я тогда внимания не обратила именно на этот абзац. Я была именно в том самом состоянии, но из послушания великим старцам (они же велели лечиться усиленной молитвой) изнасиловала себя молитвенными правилами настолько, что ещё года три с начала выздоровления при слове «молитва» меня передёргивало от ужаса. Потому что, знаешь, это чувство, что ты орёшь в пустоту, что Бог, если Он вообще где-то и существует, то Он не слышит и не услышит никогда, я навсегда одна, сама себе палач, и уже ничего нельзя сделать… Я уж не говорю, что от восприятия клироса как места сугубых мучений я отделывалась гораздо дольше… но я опять отвлеклась.
В общем, мама меня отскребла от стенки, на которую я как раз полезла, одела, причесала, взяла за руку и привела в монастырь. Я помню, как стояла в этой длиннющей очереди – просто стояла столбом. А мама бегала то за свечками, то записку написать, ну, как обычно. Очередь отстояли, поклоны положили, приложились, горстку цветочных лепестков получили… Я смотрела на маму и не то чтобы завидовала, а скорее просто умозрительно отмечала: везёт, она ещё может на что-то надеяться…
Ничего не произошло. Я имею в виду, из тех чудес, которые у нас описывают в книжках. Всё шло так же… Разве что внезапно мой тихий и вежливый младший брат ужасно на всех разозлился. Сначала он наорал на моего мужа: мол, какого хрена ты мучаешь мою сестру?! Потом он наорал на всех, кто подвернулся под руку: какого чёрта вы позволяете так мучить девчонку?! Потом… потом он приехал вместе с нами к гомеопату и наорал на неё, описав в красках, как я себя чувствую. Доктор была в шоке. Она спросила, почему я ей сразу ничего не рассказала. И сказала: немедленно к психиатру, раз так плохо. И немедленно выпейте что-нибудь успокоительное, если есть.
Самое смешное, что у меня уже давно лежал блистер с десятью таблетками известнейшего транквилизатора, который мне в ПНД когда-то выписали. Но я НИ РАЗУ не выпила ни одной. Почему? Ну, во-первых, боялась, как многие боятся, «сесть на колёса до конца жизни», а во-вторых, была уверена, что «всё равно не поможет». Ах, ну ещё и батюшки запрещали, разумеется, а вслед за ними и все остальные. Эти соображения я высказала своему грозному брату. Тогда он наорал и на меня и велел немедленно, при нём, выпить две штуки. Что он сказал про батюшек, мы благочестиво опустим.
— Твой брат неверующий?
— Верующий, православный, тоже работал и работает на клиросе. В общем, он заставил меня выпить таблетки, и через двадцать минут я захотела спать. Впервые за более чем год… Дальше я, наконец, была избавлена от мрачных мыслей, потому что вырубилась нафиг. Проснулась под вечер и почувствовала, что… хочу есть! Все обрадовались и понеслись меня кормить. И заодно рассказали, что, пока я дрыхла, они всё-таки позвонили тому врачу, который вылечил одного моего родственника от очень тяжёлого психического расстройства.
— Стоп. Впервые про это слышу.
— А, ну да. С этим вообще дурацкая история вышла. Ещё в самом начале болезни, когда все думали, как мне помочь, этот родственник предложил очень хорошую клинику, где его, практически инвалида, который страдал от очень тяжёлого фобического невроза и ещё кучи других болячек, не просто поставили на ноги, а поставили весьма эффективно. Он не просто смог нормально жить, он стал преуспевающим человеком, открыл своё дело… Я не помню, как так случилось, что мы пренебрегли советом. На ум приходи только банальное «бес попутал». Иначе не скажешь.
Но теперь родные как-то на диво быстро сориентировались, созвонились с врачами, сводили меня в ПНД, где мне без разговоров выписали направление. Я, надо сказать, пребывала в самом благодушном, хотя и полусонном расположении духа: меня сможет понять любой, кто энное количество времени промучился от зубной боли и, наконец, получил наркоз. Когда не знаешь, куда себя девать от боли, перспектива потери зуба перестаёт казаться всемирной трагедией, каковой она, собственно, и не была с самого начала… Вот и я, ощутив реальную помощь, плюнула на всё, чего раньше так боялась: на перспективу снова лечь в психиатрическую клинику, «сесть на колёса» и так далее. Я уже поняла простую истину: лучше жить на таблетках, чем погибать без них.
Вот, кстати, странная вещь. Мы все ужасно боимся психотропных препаратов. «Привыкание», «химическая зависимость», «потом без них не сможешь» и так далее. Помилуйте, привыкание и химическая зависимость – не привилегия исключительно психофармакологической продукции. Да, бывают психические расстройства, которые вынуждают больного принимать препараты всю жизнь. Но то же самое относится, например, к диабетикам, и там даже не стоит вопрос насчёт «сойти с лекарств». Есть множество других, не психических заболеваний, которые требуют пожизненного приёма лекарств, и ничего, никто не парится, пьют себе. А с психофармакологией такая вот необъяснимая ерунда. Может быть, из-за того, что многие из этих средств используют наркоманы, не знаю. Так наркоманы и из марганцовки наловчились что-то бадяжить, вот её теперь в аптеках нет…
В общем, к госпитализации я подготовилась как к поездке на курорт. Мне рассказали, что положат меня в санаторное отделение со свободным выходом в город, поэтому я в оставшиеся два дня таскала маму по всяким магазинам, покупала косметику и прочие приятные дамские глупости, которых у меня уже лет десять не водилось. Сходила наконец в парикмахерскую, нормально подстриглась (а то косу мне отчекрыжили простыми портновскими ножницами)… В общем, несложно представить как я себя чувствовала, когда поняла, что на весь этот ужас таки есть управа.
В таком приподнятом настроении я и прибыла в больницу. Родственник не соврал: больница была очень комфортабельная, благоустроенная, про репрессивную терапию там и не заикались. Но, разумеется, маникюрный набор пришлось оставить на посту дежурной сестры. Хоть и продвинутая больница, но психиатрическая.
Когда меня и ещё одну даму привели в отделение, там был тихий час, но буфетчица настояла на том, чтобы мы пообедали. Очень душевная женщина, уговаривала как в детском садике. Потом мы поспали, познакомились с коллегами по карантинной палате… В общем, вечер прошёл приятно. А вот следующее утро уже было не очень. Ведь я приехала в больницу без своих таблеток, поскольку подразумевалось, что нормальную терапию мне назначат здесь. Так что, позавтракать я не смогла, буфетчица очень расстроилась, позвала дежурного врача. Та со мной поговорила и объяснила, что да, эти таблетки помогают снять симптомы, но не лечат. А вот сейчас придёт мой лечащий врач и будет назначать настоящее лечение.
Моим лечащим врачом оказалась молоденькая ординаторша, младше меня. Её звали Ксения. Когда она представилась, я сразу вспомнила икону Блаженной Ксении, на которую смотрела, пока стояла в очереди к мощам святой Матроны. Я тогда не молилась, потому что не могла, просто смотрела… а вот теперь моим доктором стала эта молоденькая Ксения… Впрочем, там практически все лечащие были ординаторы, «взрослые» врачи только наблюдали и подправляли.
Доктор приходила и беседовала со мной каждое утро, первое время – подолгу. Я не привыкла к такому дотошному сбору анамнеза. Услышав, что я вот в таком состоянии умудрялась ездить на работу и петь, она страшно удивилась и, помолчав, сказала, что в таком состоянии больные обычно способны максимум дойти до окна, чтобы выпрыгнуть в него. Когда я ей сказала, что мой первый психиатр сказала, что у меня «низкая витальность», что я инфантильная и слабенькая, Ксения поморщилась и пробормотала что-то насчёт «вот из-за таких, как она, люди и не верят психиатрам».
В общем, окончательный приговор был — «исключительно сильная витальность, чрезмерно развитая сила воли, отсутствие психологических механизмов самосохранения». Что-то вроде того. Идеальный портрет камикадзе, блин…
— И ты, похоже, сейчас его интенсивно воплощаешь в жизнь…
— С чего это?
— Ну… Только не дерись, окей? Я в данном случае журналист и обязана задавать не всегда, может быть умные и тактичные вопросы. Просто не может ли быть такого, что ты просто сменила шило на мыло? Ну, раньше ты слушалась батюшек, теперь так же слушаешься сенсеев… И – ты же ничем не можешь «увлекаться наполовину»…
— А. Поняла. Отвечаю. Видишь ли, увлекаться наполовину я, может, и не могу. Но за годы лечения я узнала множество интересных и полезных вещей. Например, о том, что себя, оказывается, надо любить и о себе надо заботиться. Что за своим здоровьем нужно следить. Что им нельзя жертвовать напропалую, особенно когда в этом нет экстремальной необходимости. В моей жизни её, к слову, никогда и не было: тащить раненых с поля боя, рискуя жизнью, мне не приходилось. Но как же хотелось за что-нибудь пострадать! А церковь предоставляла просто шикарные возможности! Вот, например, посты по строгому уставу… Или огромные правила после огромной всенощной… Или притаскиваться петь в полуобморочном состоянии… Не знаю, то ли пионерское прошлое сказалось… Так вот. Конечно, когда я увлеклась кендо, у меня первым делом возникло искушение начать заниматься каждый день с утра до ночи и стать мастером за три месяца, побить всех в Москве и Токио и прославить наше додзё на весь мир… Ну, я, конечно, похихикала над собой… Потому что, уж если хочешь стать чемпионом и прославить додзё, то прежде всего необходимо быть здоровым. Очень здоровым. А для этого нужно таки рассчитывать свои силы и нагрузку. И повышать её очень постепенно. Вот у нас одна совсем молоденькая девочка тоже хотела за год в мастера. Брала тренировочные мечи потяжелее, хотя в самой килограммов сорок весу от силы, доводила себя почти до обморока. Ей все, начиная с сенсея и кончая мной, говорили, чтобы она не смела тренироваться с ломом! Но она никого не слушалась и, когда никто не видел, всё равно брала лом. И быстренько порвала связки. Похоже, уже не вернётся. Мне оно надо? Нет, я хочу долго и счастливо…
— Чего и всем нам желаю. Ладно, едем дальше. Значит, твоего врача звали Ксения, и она всё-таки тебя вылечила…
— Далеко не сразу! Я провела в больнице два месяца. Причём, первый месяц я теперь помню очень смутно. Из-за электросудорожной терапии.
— А это что такое?
— В простонародье называется «электрошок». Это когда два электрода к вискам – и разряд на пределе переносимости. В наше время электросудорожная терапия (ЭСТ) производится только под общим наркозом. И только в крайних случаях. Что поделать, мой случай как раз оказался крайним.
Потому что лекарства на меня не действовали. Врачи начали с лёгких антидепрессантов – ответа не было, потяжелее – ответа не было, наконец «золотой фонд психиатрии», это уже совсем тяжёлая артиллерия… Бесполезно. Уж очень сильно всё запущено. То есть, вопрос встал уже не о сохранении здоровья, а о сохранении жизни. Иногда эти задачи несовместимы. Когда Ксения пришла и сказала, что назначила мне пять сеансов ЭСТ, я подумала: это конец. Я знала, что ЭСТ – это когда врачи больше ничего не могут. Я пришла в палату и стала реветь. Другие пациентки меня утешали…Врачи сказали, что от ЭСТ страдает память, но потом восстанавливается. Перед первым сеансом я сказала девчонкам: если что, познакомите меня потом с моим мужем…
— И как?
— Не, мужа я помнила. И себя помнила. Только не помнила дорогу обратно из реанимации в отделение, половина вещей в шкафу почему-то оказались незнакомыми, и ещё я удивилась, что в столовой мне подали завтрак. Я-то, была уверена, что уже вечер, хотя вся процедура занимала полчаса, и делали с утра, чтобы натощак… В общем, мне сделали пять сеансов. И после пятого организм начал отвечать на лекарства. На самые тяжёлые, от которых руки трясутся и пол из-под ног уезжает… Но всё равно мне ужасно повезло. Нас было таких две в отделении, которые считались самыми тяжёлыми. Вторая была бизнес-вумен, директор салона красоты. Так ей, бедной, не знаю сколько сеансов сделали. Больше десяти нельзя, но ей больше ничего не помогало, она профессора уломала, чтобы продолжали. Вот она ходила по отделению и выла в голос . Как я раньше дома. Не знала, бедная, куда приткнуться, чтобы полегче стало… Говорят, и ей помогли в конце концов, но я уже к тому времени выписалась.
Ну так вот, стали мне лекарства помогать, хотя побочки были – мама не горюй. Помню, после капельницы в столовую прихожу и говорю буфетчице: «а суп не надо…» Она огорчается, спрашивает – почему? А я руки вытягиваю, показываю ей, мол, не донесу до стола, расплескаю нафиг. Ничего, она очередь бросила, сама мне суп до стола донесла. Вообще до сих пор вспоминаю ту больницу и всех, кто нас лечил. Пациенты оттуда выписывались – плакали… И я тоже плакала. Очень жаль было расставаться. Особенно, пожалуй, с тамошними священниками.
— Там была церковь?
— Почему была? Она там и есть… правда, меня там нет. А церковь есть. На втором этаже, рядом с конференцзалом. Там служили то ли двое, то ли трое священников, все по светскому образованию психиатры. Служили раз в неделю Всенощную и Литургию. Кажется, в среду и четверг. Церковь маленькая такая, очень уютная, со скамейками, мы же все больные, на лекарствах. Ну, и исповедь, конечно, другая. Стоишь, каешься в грехе уныния, отчаяния, неверия, а батюшка тебе терпеливо в сто двадцать пятый раз втолковывает, что это суть проявления болезни, что не надо себя грызть, что «ваш подвиг сейчас – слушаться вашего врача» и так далее. Я жаловалась, что молиться совсем не могу, потому что сразу это ощущение пустоты, неуслышанности… Но священники говорили: «не можете – и не надо, сейчас мы за вас помолимся, а вы – когда поправитесь». Хорошо было. Как-то благочинно, но не от устава, а от сердца… Там в другом отделении молодой монах лежал, тоже с депрессией. Он, конечно, всегда приходил. Вот, соберёмся в церкви, кто может – стоя, кто не может – сидя. На Евангелии, на ектениях вставали, и тоже так слаженно. Таких единодушных служб больше нигде не видела.
В отделении палаты были трёхместные, мы дружили палатами. Собирались вечером, договаривались: ну что, завтра в церковь идём? Я там была за катехизатора: большинство девочек вообще никогда на службе не были. Вот, соберёмся у кого-нибудь в палате, на стол иконки поставим, прочтём две-три молитвы, я непонятные слова переведу… и на уколы. А по утрам встанем и от психолога прячемся…
— Прячетесь от психолога?
— Ага. По утрам к тем, кто был уже не в самом остром состоянии, приходил психолог на групповую терапию. И те, кто ходил на терапию, опаздывал на завтрак на полчаса. А жрать от лекарств хотелось просто зверски. Да к тому же никто из нас не верил, что «разговорчики» могут чем-то помочь таким как мы. В силу лекарств мы уже поверили, а вот в силу слова – ни капельки. Поэтому мы прятались, чтобы не идти на это бесполезное, с нашей точки зрения, занятие. Кто в шкаф забирался, кто в туалете отсиживался… А психологиня нас из этих укрытий профессионально извлекала и смеялась. Ну, мы же психи, что с нас взять, не ругаться же…
— Но в итоге ты всё же стала ходить к психологу…
— Да, потому что мне доктор Ксения популярно объяснила, что, если я не начну заниматься «разбором завалов», то буду периодически навещать любимое отделение в качестве пациентки, а в перерывах плотно сидеть на лекарствах. А если учесть, какие у меня лекарства, то про здоровье лучше уже и не мечтать. Мне как-то не по себе стало. Потому что, хотя я уже и чувствовала себя довольно бодро, но меня уже начало «разносить» так, что я с трудом влезала в одежду, которую взяла с собой. И это было только начало. И Ксения спросила: оно тебе надо?
А я ведь, как только мне стало легче, начала жизнью интересоваться и своим внешним видом… Мы с мамой на выходных, когда меня домой отпускали, только и делали, что бегали по магазинам. Накупили мне таких красивущих платьев, каких у меня в жизни не было (потому что были только платки и юбки). И вот, смотрю я на эти платья и понимаю, что я в них уже почти не влезаю. А если и влезаю, то лучше бы не пыталась. Обидно до слёз!
Ксения меня вообще строго воспитывала. Заставляла макияж делать, причёску, линзы контактные купить. В общем, делала из церковной мыши нормальную женщину. Ну, и к психологу отправила. Ну, я и пошла, хотя и не верила ни капли. Думала: я же и сама такая умная, неужели кто-то посторонний разберётся во мне лучше, чем я сама? Но пошла таки. Когда меня выписали. Уже осень была, октябрь…
Дома сначала было не по себе. Я обратно просилась… А потом узнала одну интересную вещь. Оказывается, попасть в ту больницу было очень сложно. По многим причинам, некоторые я здесь называть не буду… Больница платная, но очень умеренно платная, и при этом – очень хорошая. Соответственно, желающих лечиться – огромная очередь. А ещё – оказалось, что районные ПНД вообще в ту больницу не направляют. Потому что у тамошних продвинутых учёных с официальной психиатрией разногласия. А мне направление по первому слову дали, и положили сразу же. В общем, года три спустя мой психолог призналась: «то, каким образом Вы сюда попали – это чудо».
— Ты поэтому не хочешь говорить, в какой именно больнице лежала?
— Отчасти. А отчасти потому, что в конечном счёте найти «своего» врача можно где угодно. И «не своего» тоже. Мне помогли там, кому-то помогут в другом месте. Только Бог знает, кому где будет лучше… А к Матроне Московской я с тех пор хожу каждый год, весной. Но это опять другая история.
Источник фото: pokrov-monastir.ru
Окончание следует.
