Наступила весна. Весна – это такое время, когда кажется, будто всё вот-вот изменится. Ещё только началась мартовская капель, но в серых тучах бывают такие ослепительные синие окна, как будто скоро-скоро можно будет отправиться куда-то далеко, туда, где ещё никогда не был… и где, скорее всего, никогда не будешь. Но в тот момент, когда ты смотришь в синюю, глянувшую сквозь тучи бесконечность, это неважно. Важно само ощущение.
Что касается земли, то весна – это ещё и грязь. Если речь идёт об ипподроме, то грязь эта – иной раз по колено. Лошади. Ну, и человеку – если он спрыгнет с седла или с качалки в неподходящем месте.
Неподходящих мест на ипподроме масса. Например, левады. Тающий снег превратил истоптанную землю в болото. Или открытый плац Школы верховой езды. Понятное дело, раньше, чем он просохнет, Школа туда не приедет. Это значит, что там можно ездить всем желающим.
В тот день желающими были мы с Партитой.
Мы, как обычно, вышли из конюшни и, увидев, что обе наши левады заняты гуляющими лошадьми, поехали слоняться по территории. И вот, дослонялись до плаца.
С Партитой мы стали уже настоящими друзьями. На конюшне все это замечали. А кое-что могла заметить только я одна, потому что только я торчала у неё в деннике всё свободное время.
Разумеется, мне нравилось находиться рядом с «моей» лошадью. Тем более что вместе мы были не навсегда. Я понимала – даже тогда – что мы все здесь вместе не навсегда, но наше обычное «не навсегда», как правило, не обозначено с точностью до года. А у нас с Партитой оно было обозначено. Это лето мы ещё проведём вместе. А вот следующее – уже, вероятнее всего, нет. Партита вернётся в свою Майкопскую ГЗК, где её ждёт честь быть продолжательницей породы. А мне… впрочем, одна я тут такая, что ли?
Нинину любимицу Гайду должны будут отправить в завод уже осенью. А её предыдущая любовь по кличке Амфилада и вовсе умерла – или, как говорят про лошадей, «палапала» прямо у неё на глазах. Пришла с заезда, её распрягли, разобрали, а она вдруг раз… и всё.
И вот, теперь в её уздечке ходит Партита. А у Нины другая любимица. И у меня будет… наверное. Но это ещё не скоро, совсем не скоро!
Пока же наши с Партитой дни не омрачаются никакими неприятностями.
Если не считать одного эпизода…
Эпизод, правда, совсем не тянул на неприятность. Это был маленький такой спектакль под названием «Партита обиделась».
Дело было так.
Кормушка представляла собою корытце из нержавейки, намертво вмонтированное в цементный столбик в углу денника, рядом с автоматической поилкой. Поилка, кстати, тоже была из той же нержавейки: лошадь, если хотела пить, нажимала губой на металлический язычок, и в круглую чашку поилки поступала вода.
Бетон вокруг поилок и кормушек был выщерблен за много лет, в выщерблины набилась грязь – как правило, падавший из кормушки овёс. Там он перегнивал, становился землёй, и в этот перегной попадали другие зёрна. Кое-где вокруг кормушек колосились зелёные побеги овса.
И вот, я решила побороться за чистоту в отдельно взятом деннике.
В общем и целом от этих ростков в щелях никому не было никакого вреда.
Но для меня это было повод лишний раз побыть вместе с Партитой. Приходя к ней «в гости» я её никогда не привязывала, и каждая из нас занималась своими делами.
Я поставила ведро рядом с кормушкой и принялась за своё грязное дело.
Партита заинтересованно понаблюдала за мной, потом подошла и наклонилась к ведру, где я уже не один раз сполоснула грязную, воняющую гнилью тряпку.
– Парта, уйди, – строго сказала я, перегораживая ей путь к ведру.
Партита подумала и подлезла с другой стороны. Сунув длинную морду в ведро, она с видом дегустатора зашлёпала по грязной воде губами.
– Парта, нельзя, кому сказано! – я снова отпихнула лошадь от ведра. Не то чтобы я сердилась. Разумеется, если бы Партита мешала мне по-настоящему, я бы просто привязала её, и дело с концом. Но мне – так же, как и Партите – нравилась эта игра.
Партита лезла в ведро снова и снова, заходя то справа, то слева. Я прикрикивала на неё и в шутку замахивалась тряпкой. Партита делала круглые глаза, изображая испуг, но тотчас принималась за старое.
Вода в ведре уже была чёрной от грязи. Я задумалась: надо бы пойти поменять… задумавшись, я утратила нить игры, и, когда Партита снова полезла в ведро, легонько шлёпнула её тряпкой по груди.
Боли от такого шлепка не почувствует и младенец. Человеческий, я имею в виду. А лошадиный тем более: у него шкура. А взрослая лошадь и подавно.
Я так и не пошла менять воду, увлёкшись оттиранием особо глубокой трещины… как вдруг почувствовала: что-то не так.
И действительно: вот уже минут пять никто мне не мешал, никто не пытался обойти меня то справа, то слева и сунуть морду в вонючую жижу – исключительно затем, чтобы я обратила внимание…
Я обернулась.
Партита, понурившись, стояла в шаге позади меня. Такого выражения лица я ещё не видела на лошадиной морде. В Партитиных глазах была вся скорбь обманутой любви и рухнувшего счастья.
В первый и последний раз в жизни я видела НАСТОЛЬКО печальную лошадь.
Разумеется, первым моим порывом было немедленно утешить страдающее сердце. Я бросилась к Партите и обняла её за шею, бормоча слова извинения вперемешку с разнообразными ласковыми вариантами её гордого имени. Партита не шелохнулась. Она не положила голову мне на плечо. Как обычно, не потёрлась ухом… она только вздохнула. Так горестно, словно её сердце готово было разорваться от печали.
Оставалось последнее средство. Я побежала за сахаром.
Когда я вернулась, Партита всё ещё стояла там и в такой же позе, в какой я её оставила. Никаких попыток снова залезть в ведро, которое я впопыхах забыла унести…
Я протянула Партите сахар. Партита понюхала… ещё раз понюхала… мне показалось, что она сейчас отвернётся от моего жалкого подношения. Но, в конце концов, Партита снизошла. Вяло подобрала кусочек с моей ладони, вяло захрустела…
Второй кусочек был встречен тем же безучастным видом. И третий. И четвёртый…
В итоге Партита оттаяла, обнюхала моё лицо, ласково потёрлась губой о мой нос… поедание сахара растянулось минут на десять.
Последний кусочек Партита не съела. Она взяла его в зубы, подошла к стенке и… принялась тереть кусочком об неё. Я обалдела. Я никогда такого не видела.
Партита старательно натирала сахаром стенку, пока не истёрла весь кусок.
Тайну сего великого деяния открыла мне Нина.
– Так она же эту стенку потом лижет! – сообщила мне наставница. – Ты не каждый день приходишь, и сахар ей не каждый день перепадает… Вот и заготавливает на чёрный день.
Ну и пусть некоторые девчонки, впервые видя меня верхом на Партите, смеялись и спрашивали – где это я достала такого жирафа. Всё равно им было не понять, насколько Партита классная, умная и вообще самая лучшая на свете…
… Итак, поскольку обе наших левады были заняты, мы с Партитой, не пожелав месить грязь на поле, пошли на плац Школы верховой езды. Грязи, впрочем, там тоже хватало. Ну, а ещё меня всё равно тянуло к этому величественному сооружению, куда судьба так и не удосужилась меня пустить…
Чавкая копытами по глубокой грязюке, Партита послушно рысила по кругу. Я, начитавшись разных умных книжек, пыталась, действуя поводом и шенкелем, добиться от Партиты «сбора»: такой конфигурации тела лошади, когда шея высоко поднята, морда при этом почти перпендикулярна земле, задние ноги подведены под корпус и так далее. Если бы я могла выбирать специализацию, я бы занималась выездкой. Хотя все девчонки, кого я встречала, мечтали о конкуре.
Партиту мои манипуляции слегка озадачивали – но не более того. Как она не была хорошо выезженной верховой лошадью, так и я не являлась высококвалифицированным берейтором… впрочем, с точки зрения искусства верховой езды я была обыкновенной девчонкой-самоучкой, и мой уровень примерно соответствовал уровню помощника деревенского пастуха.
Нина учила меня чему-то иногда, но она и сама не слишком увлекалась верховой ездой, предпочитая езду в качалке. Рысь, которую я освоила самостоятельно, её вполне удовлетворяла. Галоп, которым мне тоже уже пришлось поездить на убывающем в завод Гварде, оказался ещё более лёгким аллюром: сиди себе и ничего не делай, главное – об седло задницей не шмякайся.
В общем, уровень моей езды вполне устраивал всех. Кроме – в глубине души – меня.
Я всё-таки иногда мечтала о системном подходе, о занятиях, о тренере… Но про спортивную секцию мне в моём возрасте можно было забыть навсегда, и даже Школа, у стен которой мы с Партитой сейчас гоняли голубей, была для меня недоступна.
Партита старательно рысила. Я задумчиво разглядывала окрестности. Водилку с тремя лошадями. Соседнюю конюшню. Конюшню Школы. Бредущих по ипподрому девочек: по их виду можно было сразу определить, что они-то как раз в этой Школе и занимаются. Конюшенные девочки типа меня не ходили по ипподрому в хороших пальто и с таким вот робким выражением лиц…
Девочки несмело приблизились к плацу и остановились около, взирая на нас с Партитой с глубочайшим почтением и безысходной завистью.
Я по натуре человек скорее незлой, чем добрый. А ещё у меня память хорошая – иногда. То есть, если надо аккордовую последовательность запомнить, или имена, или даты – то плохая. А вот чувства и события я запоминаю очень хорошо.
Поэтому, глядя на трёх бедных девчонок, всё счастье которых было ограничено 45 минутами прокатской смены (после чего можно, конечно, послоняться неприкаянно по ипподрому ещё пару часов, но разве это общение с лошадьми!), я немедленно вспомнила себя два года назад: такую же робкую, отовсюду ожидающую окрика «пшла вон» и всё равно надеющуюся на что-то доброе…
Видя, что я не кусаюсь, они слегка осмелели и подошли почти к самой ограде.
Сделав ещё круг, я улыбнулась им ещё душевнее.
Это вдохновило девчонок настолько, что, когда я подъехала к ним в третий раз, сама я смелая из них осмелилась подать голос:
– Извините… а вы из спортивной конюшни?
Я остановила Партиту.
– Нет, я с тренотделения, – ответила я, – с рысачьего.
– Круто! – выдохнули девчонки.
– А вы из проката? – спросила я.
– Ага, – уныло поникли они. – Воскресная группа в 8 часов утра… отъездим, потом на трибунах ещё посидим… а потом бродим… А тебе разрешают ездить, сколько хочешь?
– Больше двух часов всё равно скучно, – сказала я. – А ещё если лошадей, скажем, две или три, то…
Восторг, смешанный с недоверием в глазах собеседниц, намекнул мне на то, что я выгляжу как та тётя из юморески, которой смертельно надоело солнце, море и ананасы.
– Хотите покататься? – спросила я, спрыгивая с Партиты.
Знаете, быть творцом чужого счастья не менее приятно, чем своего.
Обратно в тренотделение мы возвращались впятером – если считать Партиту. Три девчонки шли рядом и чуть не цеплялись за мои стремена, боясь, что я передумаю.
Но я не собиралась передумывать. В конце концов, быть единственной девочкой на конюшне – трудновато.
– Только учтите, – говорила я, – Нина – моя, и её лошади мои. Особенно эта. Остальных делите, как хотите. У нас ещё два конюха: Лариса и Молодой. Оба нормальные, не ругаются. А Шефу лучше на глаза особенно не попадаться, особенно вначале…
Девчонки восторженно кивали.
– А хочешь, мы тебя в нашу группу возьмём? – вдруг предложила старшая из них. – У нас как раз одно место свободно, а староста у нас я, так что, если я решила, никто уже и слова не скажет.
Для начала я чуть не упала с Партиты. Но поскольку все мои падения с лошади на тот момент были ещё в будущем, то я просто спросила:
– А… э… а как же с бумажкой, что я теорию прошла? У меня нет. А у вас группа уже галопирующая. Мне же билет не продадут!
– Не проблема! – махнула рукой староста. – У меня есть лишняя. А потом, билеты всё равно я сама на всю группу покупаю.
– Ну дела! – пробормотала я.
– Только в Школе надо быть уже в половине восьмого! – сказали девчонки. – Поэтому мы встречаемся на «Беговой» в десять минут восьмого. Хочешь с нами?
… В сущности, начав этот рассказ с того, что я не смогла попасть в Школу верховой езды, я подумала, что на этом месте могу его закончить.
Да, впереди было ещё много всего: и занятия в Школе, которые после рысачьей вольницы показались не такими уж захватывающими. И прокатские лошади, которые не один раз отправили меня в недолгий полёт через уши на опилки манежа. И новые подруги, и ещё много-много радостных дней, проведённых на тренотделении.
И принесённый-таки Ниной первый том «Властелина Колец» – второй вышел только через два года. И наш с Ниной внезапный поход в театр Станиславского на оперу «Севильский цирюльник». В тот самый вечер я вдруг поняла, что музыка – это не обязательно фортепьяно. А выйти на сцену в красивом платье и спеть что-нибудь красивое – почему бы, собственно, и нет?
В общем, впереди была вся жизнь.
Но это уже совсем другая история.
