Читайте также: Заседание 17. Депрессия: репортаж из преисподней. Выпуск второй
Итак, дорогие дамы, доброй пятницы с вами снова Л. Дунаева, и мы продолжаем слушать рассказ о долгом пути к простому женскому счастью. Напоминаю, что с нами делится своим уникальным опытом таинственная незнакомка по имени Наталья. Православная христианка и по совместительству мастер кендо…
— Пока не мастер.
— Для меня по-любому мастер. Не перебивай, вот щас дам тебе слово, тогда и…
— Вот щас как дам синаем по мэну, но без мэна…
— «Мэн» — это то, о чём я подумала?
— «Мэн» — это шлем для кендо. А о чём ты там подумала…
— Да собственно, я не подумала, просто перевела с английского.
— А надо было с японского.
— Понятно. Кто о чём, а у Дунаевой одни мужики на уме. Извини. Ну так вот. Значит, ты сказала, что, несмотря на все тяготы вернувшихся панических атак, самое страшное было всё ещё впереди. Лично мне в это с трудом верится, ибо что может быть хуже этого липкого беспомощного ужаса, от которого не знаешь куда бежать…
— Хуже этого может быть только точно такой же ужас, но длящийся не три-пять-десять-двадцать минут, а круглосуточно.
— А так бывает?
— Дело в том, что депрессия, насколько мне известно, бывает разных типов, и все они называются в соответствии с симптоматикой. Вот, допустим, апатическая депрессия – это… ну, в принципе, понятно. Тоска зелёная, всё хреново, лёжа глядеть в потолок, когда ж я блин сдохну… Хотя врать не буду: у меня-то случилось расстройство по типу тревожной депрессии. Это когда… слушай, давай я опять по порядку.
— Давай. Итак, у тебя начались панические атаки, но ни врачи, ни батюшки не помогли с ними справиться.
— Если честно, с врачами я недолго прообщалась. Я уже говорила: заподозрила развод на деньги и перестала ходить к платным, а пойти в свой родной районный ПНД то ли мозгов не хватило, то ли сыграло известное предубеждение насчёт советской психиатрии. Хотя с какой стати – непонятно: в тот раз, в детстве, советская психиатрия очень даже помогла. Только родители очень были против того, чтобы я кому бы то ни было признавалась в том, что я «на учёте».
Реально никакого «учёта» не было, просто у меня была карта в ПНД, но об этом никто никому никуда не сообщал (и не сообщает). Однако в народном сознании иметь психическое заболевание – это «стыдно». Не думаю, что открываю Америку, говоря эти слова. Во всяком случае, раньше было стыдно. Это сейчас чуть ли не модно. На мой взгляд, и то, и другое – чушь собачья, но тем не менее. В общем, лечиться я бросила. То есть перешла на всякие «народные» средства типа валерьянки с пустырничком, да и те употребляла весьма неохотно, ибо у меня вдруг обнаружилась ещё одна фобия: боязнь лекарств.
— Мороз крепчал…
— А это всегда так. Уж если началось, то развивается. Сначала будешь бояться одна ездить в метро, потом на автобусе, потом вообще из дому выходить, потом ты запираешься в сортире, где у тебя благополучно начинается клаустрофобия – кто сказал, что она с агорафобией несовместима? Очень прекрасно совместима, как ревматизм с геморроем…
— Мне давно говорили, что фехтовальщицы – жёсткие девчонки…
— От вида оружия зависит. Давай не отвлекаться, а то до завтра не закончим.
— Давай. Так значит, ты стала бояться таблеток, выходить из дому и оставаться дома тоже?
— А потом стало ещё веселее. У меня есть одно свойство, которое, со слов моего доктора, потом очень помогло мне в психотерапии. Помнится, однажды во время сеанса она слушала меня со странным выражением на лице, а когда я её спросила, в чём дело, сказала: «Знаете, Наталья, что меня в Вас восхищает – так это Ваша способность докапываться до самых корней». Как-то так. Точно не помню. Сама я эту способность определяла словами «доводить до абсурда». И, наверное, была права: способность, которой не умеешь правильно пользоваться, превращается в проклятие…
Вот и у меня так случилось. Я последовательно дошла до того, что плохо мне может стать, даже если я запрусь в сортире, причём в обнимку с бригадой реаниматологов на всякий случай, то и это меня не спасёт. А почему? Да очень просто: потому что у меня есть тело. Это точно такое же помещение, как сортир, только ещё меньше, и хуже всего – из него нет выхода.
— Клаустрофобия в собственном теле? Круто!
— Ты сама говорила про дереализацию: весь мир вокруг как за стеклом, ненастоящий, а ты заперта внутри собственного тела, одна со своей паникой, со своими страхами и со всем прочим. Помню, я стала побаиваться смотреть на свои руки: вид своего тела немедленно включал мысли о моём внутреннем одиночестве.
— Так ведь это же четыре экзистенциальные данности: одиночество, смерть, свобода и бессмысленность существования! Насколько я знаю, люди сходят с ума именно на почве одной из них. Но религия как раз и преодолевает эти данности…
— Давай уточним: религия даёт нам шанс преодолеть в себе чувство безысходности. Если мы здоровы. А вот если уже глубоко больны… В общем, на этой тонкой грани между паническими атаками и депрессией я продержалась примерно полгода. За эти полгода, надо сказать, все мои дела пришли в совершеннейший развал. Я потеряла светскую работу – не слишком любимую, но позволявшую чувствовать себя социально адаптированной. Сунулась в пару мест – не взяли. Не подхожу.
С голосом начались проблемы, друзья посоветовали хорошего педагога, я только начала заниматься, а он умер. Я к другому, но за два урока поняла, что сейчас мне голос вообще в одно место засунут. Бросила заниматься вокалом. От пения в церкви, понятное дело, удовольствия стало мало. Когда не знаешь толком, сможешь ли допеть до конца или нет, сможешь ли ноту взять, удержать… В общем, жизнь буквально рассыпалась на глазах. Я попробовала снова чем-то увлечься, вспомнить фортепиано… Ничего не могу. Ничто не радует, всё бессмысленно. И тогда я вляпалась в то самое, с чего мы начинали наш разговор.
— Уже не помню. Потом спрошу у диктофона, а пока сама скажи…
— Ну как же! Что первым делом говорят женщине, которая чувствует себя несчастной и нереализованной?
— А! «Тебе нужно родить ребёнка»!
— Именно! Только в моём случае эти слова я сказала себе сама. Текст был примерно следующий: «Ну чё, Наташ, жизнь не задалась. Наверное, так надо. Наверно, так Бог решил, чтобы ты была тихой серой мышью, ничего не хотела, ни к чему не стремилась. Наверное, это называется смирение. Наверное, Бог решил, что ты должна сидеть дома и рожать детей, а все твои мечты были Ему неугодны. Ну вот и давай. В конце концов, все вокруг утверждают, что женщина создана именно для этого и ни для чего больше, и дети – это самое большое счастье, какое только может быть у человека».
— Эммм… спорно. Если бы всё счастье было только в детях, ни один псих не стал бы искать себя в монашестве, например.
— Мы сейчас не об этом, окей? Извини, сейчас уйдём в оффтоп, тему потеряем… Видишь ли, я и сама в течение своих вот уже почти сорока лет гораздо чаще наблюдала, что дети приносят родителям гораздо больше неприятностей или даже несчастий, чем радостей. Я говорила, что мы пели в храме, построенном на деньги одного бизнесмена, такого же восторженного православного «пионэра», как и мы с моим мужем. Его жена, разумеется, рожала «сколько Бог пошлёт», но когда бы мы с ней ни встретились, все разговоры сводились к тому, как ей тяжко и обидно, с подробными описаниями процесса всех родов, проблем с детьми и так далее.
Других тем не было. К счастью. Ибо, если бы эта леди иногда слушала не только себя, то она вполне могла бы узнать, что зарплату певчим храма тоже платит её муж, а не приход и не батюшка. Потому что спонсор забыл мне сказать, чтобы я ей про это не говорила. В общем, у меня и не было повода проболтаться. Очень интересная деталь: обычно в конце каждого своего монолога, вдоволь посетовав на судьбу, леди присовокупляла: «Но тебе, Наташа, уже хватит ерундой заниматься, пора рожать!»
— «Ерунда» — это пение в хоре?
— Не только. Ерунда – это всё, чем не могла заниматься она сама. Видишь ли, жена спонсора никогда не работала. У неё не было специальности, ибо она вышла замуж на первом курсе института и бросила его, а когда хотела восстановиться, какие-то старцы сказали, что «на Страшном Суде диплома не спросят». Она приняла это как руководство к действию. И, знаешь, после всего того, что приняла за руководство к действию я сама, у меня просто язык не повернётся называть её наивной дурочкой. Потому что, как ты сейчас узнаешь, по масштабу дурости и наивности я оказалась едва ли не «впереди планеты всей».
— Вона как. А я-то думала, что на первом месте у нас я. Ну ладно, давай с детьми доразберёмся.
— Давай. В общем, решила я так: собственная жизнь не удалась, буду жить жизнью своих детей. Милый, а главное, социально одобряемый вид каннибализма. Но кроме того, ведь это же прекрасный способ не остаться одинокой внутри своего тела! Если в нём, кроме меня, будет ещё и ребёнок… ход мысли, в общем, ясен. Как в чулане, но вдвоём с бригадой реаниматологов. Осталось только с гинекологией разобраться: загиб матки, эндометриоз, врачи в один голос говорили, что с зачатием будут проблемы.
— И их, разумеется, не было…
— Разумеется. Единственный раз в один из «опасных дней» — и вуаля. Видишь ли, я хоть и успокаивала себя мыслями о счастье материнства, но желания иметь ребёнка у меня никогда не было. Ну, знаешь, вот такого, что «ХОЧУ РЕБЁНКА!!!» и руки заламываешь… Нет, никогда. И решиться на зачатие сознательно… Да ни за что. Я просто подумала, что раз у меня с этим всё равно проблемы, значит, ещё много времени пройдёт, пока мы будем пытаться, и я успею привыкнуть к мысли, что моя жизнь закончилась. А потом оно как-нибудь само, незаметно, как тихая смерть во сне…
— Не вышло?
— Не вышло. К задержкам я привыкла, дисфункция, цикл «гуляет». Когда таки догадалась тест купить, была уже пятая неделя. А у меня из симптомов – только спать хотелось больше, чем обычно. В тот же день к гинекологу побежала: всё идеально, анализы сдала, воодушевление такое было: ура, что-то новое. Легла спать с мыслью, что все проблемы решены, но на следующее утро…
— Когда это было?
— Это было 17 июня 2005 года. Я проснулась на рассвете от ощущения совершенно непередаваемого ужаса. Меня просто вышвырнуло из сна словно ударом тока. Муж спал. Я лежала рядом с ним полчаса или больше – вцепившись в одеяло зубами, чтобы не заорать. Я не боялась ни болезни, ни смерти, ни таблеток, ни метро, ничего вообще, я просто испытывала кромешный, беспросветный, отчаянный ужас. В чистом виде, сам по себе. Я лежала навытяжку, обливаясь холодным потом, и меня тошнило. Как перед трудным экзаменом, только гораздо сильнее.
Ну, разумеется, я связала эту тошноту с беременностью! От этого мне стало ещё хуже, потому что с того момента ужас усиливался при каждой мысли о беременности. То есть, пока мне удавалось хоть как-то отвлекаться, я могла хотя бы как-то дышать, но ведь проснулся счастливый муж, позвонили счастливые родственники. Я смотрела на всех отчаянными глазами, а все улыбались, улыбались, улыбались. И говорили: у тебя сейчас такое счастливое время, бла-бла-бла… А я чувствовала, что не выдержу и секундой дольше, но выдерживала и минуту, и час, и день… И ночь, потому что сон у меня отключился.
У меня были часы со светящимся циферблатом. Я понимала, что я уснула и проспала целых (!) полчаса только потому, что минутная стрелка вдруг оказывалась на полкруга дальше, чем якобы секунду назад.
— Но ведь наверняка можно было принять какое-нибудь там снотворное…
— Да ты что! Я же должна была думать о ребёнке! Пить какой-нибудь феназепам, да это же преступление! И все вокруг говорили: терпи, ты теперь не можешь думать о себе, ты должна думать о ребёнке. А я… знаешь, я с тех пор не могу осуждать человека, который лишает себя жизни. Я знаю, что существование может стать совершенно, реально невыносимым. Постоянной пыткой. И я уже никогда не смогу осуждать людей, которые из-за страданий совершили, скажем, предательство или другое преступление. Потому что сама я не совершила ни самоубийства, ни чего-нибудь ещё страшного только потому что знала: ничто не поможет. Если я сейчас прыгну в окно, то что толку: умрёт тело, но болит-то душа, а она неуничтожима, и это совершенно ужасно.
Кто бы мог подумать, что я, так боявшаяся смерти и небытия, начну думать о них как о совершенно недостижимом благе! Но я сама для себя была источником страдания и понимала: чтобы уничтожить боль, нужно уничтожить источник. Источник – я. Я – бессмертна. Замкнутый круг, из которого нет выхода. И никогда не будет. Теперь я знаю, что такое ад. Знаешь, вот я сейчас это вспомнила и снова как будто оказалась там.
— Тебе плохо? Мы зря это затеяли… Может быть, остановимся, фиг с ним со всем…
— Да, в общем, поздно. Уже начали, так придётся до конца. Ничего. Давай следующий вопрос.
— Хорошо. Значит, ты оказалась в окружении полного непонимания. Тебя кто-нибудь пожалел?
— Да. Мой ребёнок. На шестой неделе беременности он меня покинул.
Продолжение следует…
