В общем, я так и не поняла, что это было. Ну, то есть что это были за полгода (почти), в течение которых меня старательно не замечали, не ценили и вообще.
Сейчас, в мой период завороженности некоторыми аспектами дальневосточной культуры, я вижу, что подобное — абсолютно в порядке вещей. Только не у нас, а, к примеру, в Японии. То есть первым делом, как ты поступаешь куда-то в ученики, тебя начинают старательно игнорировать, не ценить и вообще. Делается это не из вредности или любви к садизму с одной стороны при склонности к мазохизму с другой.
Это всего лишь самый простой способ определить: оно вообще этому человеку надо или нет. Если ему нужны только похвала и чтоб ценили, то уйдёт. Если он уже достаточно зрел, чтобы желать знания, то останется. А учить ихние суровые сэнсэи предпочитают только зрелых, поскольку иначе — это неуважение. Знание — величайшая драгоценность, его не вверяют кому попало…
Я бы не отнесла себя к типу зрелых личностей — ни сейчас, ни тем более четверть века назад. Для меня до сих пор остаётся загадкой: почему же я всё-таки не ушла искать лучшей доли, как Ленка. Я ведь хотела. Непонятно.
И я точно знаю, что Нина не могла знать особенностей национальной педагогики азиатов. Потому что, во-первых, их культура ограниченно проникала к нам разве что в виде фильмов Куросавы, а там про это нет, я проверяла. К тому же Нина учила финский — то есть интересы её скорее были обращены на Запад.
Но что было — то было, из песни слов не выкинешь. Ни до, ни после в моей жизни такого не случалось. До ипподрома я бывала обласкана учителями с порога (а потом уже зависело от предмета: если музыка, то ругань и истерики, если танец, то быстрое выдвижение на соло). После тех благословенных лет я уже, скорее, стремилась не познать искусство, а завоевать расположение учителя, и посему моё душевное равновесие было гораздо менее устойчивым.
Но тогда всё было вот именно как в теперешних нежно мною любимых дорамах. Я пришла учиться и стремилась не к покорению сердец, а только к знаниям. Само это стремление несколько отрешает от мучительных размышлений на тему «я же такая хорошая, почему». Повторяю: несколько. До определённой степени. Тогда этого оказалось достаточно, чтобы я всё-таки не ушла,
Кстати, я вспомнила: потом у нас с Ниной был разговор на эту тему. Я писала нечто вроде повести про мои тогдашние приключения (себя я ввела в сюжет под именем девочки Вальки, остальные имена оставила без изменений) и как-то раз дала их почитать моей наставнице. Нина прочла и очень удивилась, что так себя со мною вела поначалу. Оказалось, что сама она этого абсолютно не замечала.
Так что, сознательное следование по пути традиционных восточных учителей можно исключить абсолютно. Что, впрочем, в очередной раз показывает мне, насколько связным и в тоже время лихо закрученным может быть сюжет реальной человеческой жизни, как в нём причудливо перекликаются некоторые главы. Для меня это хорошее доказательство того, что у всякой истории, в том числе и у моей, есть Автор, и это не я. Как любой герой, я принимаю посильное участие в построении композиции. Но не более того. Что не может не радовать…
Итак, месяцы испытания закончились.
Наверное, излишне говорить о том, как я ждала субботы. Но я уже сказала.
Когда суббота всё-таки наступила, я, как обычно, проснулась затемно, разбудила младшего брата, мы тихонько собрались и вышли из дома. Раньше я никогда не брала Вадика с собой на конюшню: ещё затопчут. Если не лошади, то начальство. Но теперь всё изменилось, и я непременно желала поделиться с ним своей радостью.
Сонная, субботняя, особенная тишина царила в моей сказке, когда мы с Вадиком перелезли через забор и выбрались из кустов на беговую дорожку. Я в очередной раз не решилась переться через КПП. Да оно через забор и поинтереснее будет…
Скорее всего, по пути к тренотделению я безудержно трепалась в лучших традициях сумасшедшего экскурсовода. «А вон там Школа верховой езды, там ужасные очереди и я туда не пошла… А вот здесь спортивная конюшня, двухэтажная, и летний плац: видишь, препятствия для конкура стоят? Но зимой они в манеже занимаются… А это уже тренотделения… Вот в этой конюшне летом стоят скаковые лошади, их привозят с южных конезаводов, скачки бывают только летом, а зимой только бега…»
В нашей конюшне тоже было тихо и сонно. Ночью дежурил Молодой, который счёл, что моего присутствия достаточно, чтобы не ждать дневную смену, и поскорее смылся. Мы с братом пришли даже раньше Нины. Я повела Вадика вдоль денников. Многие лошади ещё лежали. Кто-то даже храпел, развалившись врастяжку на опилках. Кто-то стоял у кормушки и задумчиво хрустел сеном.
Предупредив брата, чтобы не вздумал просовывать руки сквозь решётки денников, я осмотрела коридор на предмет неубранности. Молодой не отличался аккуратностью и, раздавая сено, раскидал его по всему коридору. Я взяла метлу.
Тогда я не обращала внимания и только теперь, потеряв эту способность, поняла, чего лишилась. Я ни капли не сомневалась в том, что, если что-то изменилось к лучшему, то оно продолжит меняться в том же направлении. То есть в мою голову просто не догадывалась забрести мысль о том, что в прошлое воскресенье у Нины было хорошее настроение. Например, в честь премии. Или в честь ещё чего-нибудь. Но сегодня хорошее настроение закончится, и меня снова ждёт прежнее незамечание.
Позже я научилась сомневаться. Но тогда я спокойно предвкушала новую встречу, сметая с асфальта клочки сена и в простоте сердца полагая, что Нина будет рада видеть меня не меньше, чем я её.
Подметая, я то и дело поглядывала в сторону ворот. Ворота по раннему времени ещё пребывали запертыми. В правой воротине была калитка, через которую можно было войти, не открывая целиком огромные створы и не выпуская из конюшни тепло.
Нина всё делала бегом, и двери открывала тоже. Когда калитка торопливо скрипнула, я обернулась.
Нина всё делала бегом, и двери открывала тоже. Когда калитка торопливо скрипнула, я обернулась.
— Доброе утро, Нина! — разумеется, я улыбалась от уха до уха.
— А ты уже здесь! — обрадовалась Нина. — А Молодой?
— Ушёл.
— Ну и фиг с ним…
Через пять минут Нина, переодевшись в рабочий комбинезон, отперла ворота и привезла свою тачку. Тачки парковались на улице под навесом, между навозной кучей и кучей чистых опилок.
— Там в бойлерной бинты, — сообщила мне Нина, — скатай, пожалуйста.
— Да, — сказала я. — А это мой брат. Вадик.
— Здравствуйте, — сказал вежливый Вадик.
— Привет-привет, — сказала Нина. — пойди помоги сестре. Я сейчас денники отобью, а потом мы…
Дальше стало неслышно, поскольку Нина скрылась вдали.
Мы пошли в бойлерную и притащили оттуда большую охапку выстиранных и уже высохших бинтов. Устроились в сбруйной. Я показала Вадиму, как нужно действовать, вручила для тренировки пару стареньких «домашних» бинтов, а сама принялась сортировать по парам крашеные беговые.
Бинтов было действительно много. Целая гора. Но торопиться было некуда: отбивка всех денников не могла занять меньше часа. Мы прилежно трудились, а Нина носилась по коридору с тачкой. Мы всё равно закончили раньше. Я разложила бинты по сортам и по цветам и пошла доложить об окончании работы.
— Смахни Партиту, — сказала Нина, — и возьми короткий повод к недоуздку.
Я с трудом удержалась, чтобы не скакать обратно в сбруйную вприпрыжку, поскольку уже поняла, к чему идёт дело.
— Пойдём, — сказала я брату — сейчас я пойду лошадь чистить. А ты можешь её погладить.
Что хорошо в некоторых младших братьях – так это их искренний интерес к тому, чем увлекаются некоторые старшие сёстры. И если кто-то подумал, что в ту субботу я поднимала Вадика насильно, а на ипподром притащила на аркане, то он ошибся.
Вадик выглядел вполне взволнованным, когда я открывала дверь денника.
— Ух ты! — сказал он, когда оказался рядом с Партитой. — Здоровенная какая!
— Это ты ещё рядом с Нутом не стоял, — сказала я. — Но вообще все американские рысаки…
Партита обнюхала Вадькины карманы на предмет угощения. Я передала брату пакетик с сахаром, показала, как правильно кормить лошадь с руки («На открытой ладони. Она его губами возьмёт. Пальцами не держи, некоторые зубами хватают») и продолжила лекцию о рысачих породах.
Партита была в целом чистая, только на крупе с обеих сторон были небольшие «заклейки»: значит, вчера поздно работала, а досохнуть не успела. Молодой, понятное дело, дочистить не утрудился…
— Ну, как вы тут? — спросила Нина, внезапно появляясь на пороге денника.
Она открыла дверь полностью, отвязала Партиту и пристегнула к недоуздку повод.
—Я закончила, — сказала я.
— Ну, тогда покажи брату, как правильно садиться без седла, — сказала Нина, выводя Партиту в коридор.
Я согнула левую ногу так, чтобы Нине удобно было подтолкнуть меня под колено. Мне нужно было подпрыгнуть на правой ноге и подтянуться на руках, которыми я держалась за гриву. Разумеется, я попыталась исполнить всё в наилучшем виде, тем более, что в те времена я была вполне спортивным подростком. Мне даже не нужно было наваливаться животом на спину лошади, чтобы перенести правую ногу через круп. Если честно, я частенько задерживалась в спортзале после урока физкультуры на пару минут, чтобы, насколько это возможно, отработать приём на гимнастическом «козле»…
Потом Нина прокатила меня по коридору туда и обратно. Потом Вадик вполне успешно повторил мой подвиг. После чего Нине пришла в голову мысль надеть на Партиту уздечку и чтобы я проехалась туда и обратно сама. Потом она решила, что Вадику, наверное, интересно будет прокатиться в седле и велела мне тащить нашу «селёдку». «Селёдками» назывались скаковые сёдла — за то, что они были плоскими и без лишних удобств типа упоров для колен и высоких лук. Для скаковых сёдел самое важное быть легкими. Наша «селёдка» была не призовая, а рабочая, то есть, в принципе это было всё-таки седло, а не то недоразумение, больше похожее на дохлую бабочку, в котором каким-то чудом умудряются держаться жокеи на скачках…
Партита шагала туда-сюда по конюшне, неторопливо чпокая копытами по асфальту.
Её язык, который она высунула через беззубый край, болтался рядом с кольцом трензеля*, словно розовая тряпочка.
*трензель – в просторечии удила. Одно из средств управления лошадью, главная часть уздечки.
