Ладно-ладно. Уговорили. С сегодня будет дальше про лошадок.
После моего чудесно-пасхального спасения из-под копыт Набега я, разумеется, как ни в чём не бывало продолжила совершать скромные трудовые подвиги в роли конюшенной девочки на рысачем тренотделении Московского ипподрома. Мне и оклематься толком не дали — вернее, некогда было. Хотя минут через десять после инцидента руки всё ещё тряслись, а ноги подгибались, но сено, оно само по кормушкам не разложится, и сбруя сама в сбруйную не повесится.
Косынка на мне как-то не прижилась. Волосы по-прежнему пылились, но не слишком сильно. В этом смысле с головой мне повезло: однажды в пионерлагере месяц не было горячей воды, и все девчонки стонали по причине грязных волос, а на меня смотрели, как на ведьму, вслух высказывая предположения, что я по ночам тайно мою голову в бачке унитаза. Хотя, ясен пень, я ничего подобного над собою не вытворяла.
Наверное, потому что коротко подстриглась я впервые в жизни где-то лет в 25. Уже не помню точно, когда. Помню, что мне жутко не понравилось, что голову приходится мыть чуть ли не каждый день. В то время как с косой мне хватало одного раза в две недели. Или даже в месяц.
Ну, так вот.
К концу бегового дня про случай с Набегом уже никто и не вспоминал. Что не могло меня не радовать, поскольку больше всего я испугалась, что разговоры дойдут до мастера-наездника (начальника тренотделения), который с трудом терпел на своей конюшне табун несовершеннолетних девчонок. Все мы жили под вечной угрозой быть выгнанными в любой момент.
И однажды этот момент настал.
Настал на ровном месте.
В этот день никто никого не кусал, не лягал, на вожжах не выносил. Всё было тихо-мирно. Я стояла в чьём-то деннике и чистила поилку. Внезапно, как гром среди ясного неба, под невысокими сводами конюшни раздался рёв мастера-наездника:
— Вашу мать!!! Вы тут все … что ли?! Эта кобыла в заводе убила человека! А вы к ней девчонок пускаете! Ещё раз хоть одну шестнадцатилетнюю здесь увижу…
Дальнейшая речь состояла уже сплошь из высоколитературных выражений.
Кто из нас, горемычных, находился в деннике опасной кобылы, выяснять было некогда: едва успев похватать из сбруйной свои личные вещи, мы сломя голову бросились наутёк. Не хватало только, чтобы мастер-наездник узнал, что среди нас не было шестнадцатилетних…
На улице наша компания, никогда не бывшая дружной, разбрелась в разные стороны. Ипподром — это не две-три конюшни, это довольно большой город из конюшен. С другими девчонками из этого тренотделения я больше никогда не встречалась.
Под ясным майским небом мы грустно брели вдвоём: я и Ленка. Не помню, откуда эта Ленка появилась, но «старшие» не любили её так же, как и меня. Поэтому мы всегда держались вместе.
— Ну? — угрюмо сказала Ленка. — Куда нам теперь деваться?
Я вздохнула. Ответ был очевиден: можно было просто пойти домой и там поплакать. Это было соблазнительно, но очень грустно. А можно было пойти искать другое тренотделение. Это было не так грустно, но ужасно страшно.
— А вдруг на нас опять наорут? — сказала я.
Теперь вздохнула Ленка. К добавочной порции живого нефильтрованного русского языка мы готовы не были.
Некоторое время мы шли молча. Проходя мимо открытого манежа Школы верховой езды, завистливо смотрели на галопирующие группы. Ленка, в отличие от меня, пару раз сподобилась позаниматься в Школе — разумеется, не галопом и даже не рысью, а только шагом. И даже имела заветный квиточек с печатью «теория». Как я уже успела узнать из разговоров других конюшенных девочек, иметь собственный квиточек было круто, но необязательно. Можно было купить билет и по чужому пропуску.
Квиточки с печатью у нас на ипподроме было принято носить у сердца. Обычно их упаковывали, как проездной билет, в пластиковую обёртку — вместе с фото любимой лошади или тому подобным артефактом — и вешали на шнурке на шею. Как ключ. Чтобы не потерять.
По этим же квиточкам можно было пройти на территорию ипподрома. Поэтому мне приходилось перелезать через забор.
К тому же, в отличие от Ленки, я так ни разу и не посидела верхом. Хотя моей мечте скоро должен был исполниться год.
По переулкам между конюшнями мимо нас проезжали люди в беговой форме. Некоторых начальников тренотделений мы уже могли узнать по цвету курток — у каждого из них был свой цвет и рисунок. Точно так же мы знали расположение самых престижных тренировочных конюшен. Первенствовало среди всех тренотделение мастера-наездника Козлова. Говорили, что там страшная дисциплина и девочек не подпускают туда на пушечный выстрел. Лошади там сплошь чемпионы, и весь персонал держится за свои места, поскольку вдобавок к окладам они регулярно получают «призовые».
К счастью, мы знали, где именно расположено козловское тренотделение. Поэтому перешли на соседнюю улицу.
Вокруг кипела жизнь, но без нас. Это было невыносимо. И мы решились.
— Значит, так, — сказала я. — Давай искать «водилку», которую водят не девочки.
— Точно! — сказала Ленка. — Если «водилку» водит конюх, значит, у них нет девочек!
Чтоб вы знали: после работы, особенно после резвой работы, лошадь должна отдышаться и просохнуть. Поэтому её нужно какое-то время водить шагом. По воскресеньям водить шагом нужно за раз голов пять-шесть, а конюхов на тренотделении всего трое, и у всех есть другие обязанности. Поэтому на ипподроме существуют «водилки». С виду это приспособление похоже на карусель, только в том месте, где к основной конструкции у карусели крепились бы сиденья, никаких сидений нет, а есть кронштейны с петлями для привязывания. На одну «водилку» можно привязать шесть лошадей, а ходить с ними можно в одиночку.
Наше с Ленкой бесцельное блуждание закончилось, обретя цель.
— Если нам разрешат поводить «водилку», то потом, наверное, попросят поставить лошадей в денники, — сказала Ленка. — А если мы уже вошли в конюшню, то нас могут попросить сделать что-то ещё.
— Гениально, — сказала я. — А если не попросят… то поищем другую «водилку». И соваться на конюшню сразу не придётся. «Водилка» на улице, а мы типа просто мимо проходили, никуда не лезли…
Удача явила нам себя в лице унылого молодого человека, одиноко изображавшего бурлака на Волге под «водилкой» с тремя лошадьми.
Мы притормозили. На лице молодого человека явственно отразилось облегчение. Мы и рта не успели раскрыть, как парень сказал:
— Девочки, не хотите лошадок поводить?
— Хотим!
Минуту спустя мы уже были трудоустроены. Хотя бы временно.
Молодой человек смылся в конюшню. Мы взялись за верёвки и толкнули остановившуюся «водилку» вперёд. Лошади вытянули морды и лениво зашагали по кругу.
— Да, скорее всего, девчонок тут нет, — сказала я.
— А это кто? — кивнула в сторону конюшни Ленка: оттуда как раз вышли две девочки с ведром морковки.
— Это с другой половины, — я видела, что молодой человек убежал в левую дверь. А девчонки вышли из правой.
— Ну, тогда ладно…
— Давай, что ли, пока поедим, — решили мы и на ходу достали из сумок бутерброды. Обретя надежду, мы обрели заодно и аппетит. Тем более что дело шло к полудню, а ели мы в последний раз прошлым вечером. В шесть утра есть ещё не хочется, а с восьми уже некогда.
Не успели мы покончить с первой порцией, как из левой двери конюшни вывели ещё одну лошадь. Её вела очень красивая, но очень суровая с виду молодая женщина. Судя по конструкции недоуздка на голове лошади, вела к нам, на «водилку».
Демонстрируя высочайшую степень мастерства и дисциплины, мы остановили карусель так, чтобы пустое место оказалось непосредственно перед вновь прибывшими.
Женщина-конюх не обратила на наши навыки, равно, как и на нас самих, никакого внимания. Продев оба повода в кольца, она принялась завязывать внешний. Я подскочила с внутренней стороны и затянула второй повод петлёй, как учили.
Женщина бросила мимолётный взгляд на мою прекрасную работу, развернулась и ушла.
— Во всяком случае, она не ругалась, что мы здесь, — оптимистично заметила Ленка.
Я была с нею полностью согласна.
Примерно через полчаса за нами пришли. То есть, пришли не за нами. Пришли забирать лошадей с нашей «водилки». Сначала вышла давешняя угрюмая красавица: я быстренько подскочила к лошади и дёрнула за повод, распустив петлю. Подобрав оба повода и по-прежнему не замечая меня, женщина ушла. Тем временем Ленка проделала ту же процедуру с другой лошадью, забирать которую явился молодой человек. Этот был более общительный.
— Оставшихся отвязывайте и ведите. Гнедой — Гвард, а серый — Парад.
Мы с Ленкой восхищённо переглянулись. Я отвязала гнедого, Ленка серого, после чего мы чинно-торжественно проследовали в тренотделение мастера-наездника Танишина.
Первым делом нам бросилось в глаза то, что в конюшне было очень чисто. И пусто. Тут действительно не было девчонок, а порядка было в десять раз больше. Даже запах был гораздо слабее и другой. В нашей предыдущей конюшне пахло преимущественно грязной подстилкой. Здесь, конечно, аммиаком тоже отдавало, но к нему примешивались запахи дорогих лошадиных притирок. Такие притирки — мы уже знали — привозятся только с зарубежных гастролей…
— Значит, тут тоже есть чемпионы! — прошептала Ленка, когда мы с нею развели наших подопечных по денникам и встретились в коридоре.
— Интересно, кто… — начала было я, но тут мимо нас на изрядной скорости пронеслась тяжёлая деревянная тачка для навоза.
Если быть точной, то мимо нас она пронеслась только потому, что мы с Ленкой успели отскочить и вжаться в стену. Управляла тачкой давешняя угрюмая красавица конюх.
— Что стоим? — услышали мы уже издалека. — Крокус, Наяда, Партита, Парафраз! Почистить! Бинты смотать! Пол подмести! Живо!
