Идея этой статьи пришла мне в голову в одну из великопостных родительских суббот — думаю, не случайно. Список имен, который повторяешь про себя в поминальные дни, — это прежде всего вереница лиц и семейных историй. И есть в этой веренице те, кому я немного завидую — и у кого до сих пор учусь.
… С ней я пересеклась в этой жизни всего на несколько месяцев. Я с трудом могу представить, какой она была в молодости: на паре сохранившихся фотографий — худощавая старушка в темном платке. Говорят, в свое время слыла красавицей… Ей давно перевалило за восемьдесят, когда родилась я « последняя правнучка, которую ей удалось понянчить. «Марь-Степанна», «баб-Маша» из маминых рассказов. Моя прабабушка, о которой мне доводилось слышать не меньше, чем о любом историческом деятеле из школьных учебников.
Думаю, во многом благодаря прабабке ниточка веры в нашей семье не порвалась окончательно. Конечно, эта ниточка порядком истончилась в советские годы — но в оголтелый атеизм не дала сорваться никому. Именно прабабушке я немного завидую — именно у нее до сих пор учусь.
Чему?
Силе и простоте веры.
И не только у нее одной — думаю, такую «баб-Машу» или «баб-Дуню» помнят в каждой второй семье.
Они не держали у себя дома целые тома православной литературы, не цитировали Святых Отцов по всякому поводу и едва ли когда-нибудь толком читали Евангелие — просто потому, что вообще не умели читать. Навряд ли наши «баб-Маши» могли в точности воспроизвести все названия Двунадесятых праздников и уж тем более объяснить их происхождение. Они знали наизусть только несколько молитв, так забавно коверкая в них непонятные слова, что непременно вызвали бы улыбку у человека «подкованного», просвещенного, ориентирующимся в «Добротолюбии» и Типиконе, как в собственной квартире.
Но в голове и в душе у этих полуграмотных бабушек самое главное было в порядке и на месте.
Там жил Бог.
И Ему «баба Маша» умела доверять так, что нам — воцерковленным, «подкованным», просвещенным — до нее, как говорится, расти и расти…
Да, она, читая «Трисвятое», не до конца понимала, что значит «свято крепе» — но, сидя у постели умирающего отца, отгоняла этой молитвой его предсмертные страхи. Не воображаемые — вполне реальные.
Да, с житиями святых она вряд ли была знакома — да и знала из них, наверное, только «Николая Угодничка» –—но в этом простодушном, полудетском обращении, по-моему, больше доверчивости и любви, чем в рассеянном повторении заученного тропаря.
Да, наша«Марь-Степанна понятия не имела о передовых педагогических системах, и любые богословские размышления о словах «Блаженны кротцыи» были от нее бесконечно далеки. Но воспитание детей и внуков у нее было основано на простом правиле:
— Нельзя на дитё кричать… С детьми надо ласково…
Казалось бы, легко и понятно. А много ли найдется родителей и наставников, которые следуют этому несложному принципу? То-то и оно…
(В скобках замечу: как у кроткой Марь-Степанны могли вырасти такие термоядерные ракеты, как мой дед и его старшие сестры, — для меня до сих пор загадка без ответа. И не только для меня.)
Да, прабабкины представления о благочестии могли заинтересовать разве что этнографа — но была в них своеобразная интуиция, которая, по-моему, стоит внимания. Однажды Марь-Степанна мягко упрекнула свою невестку (мою бабушку), которая, вернувшись из церкви после причастия, затеяла шурум-бурум на кухне:
— Валя… Ты же сегодня причащалась…
Конечно, ни в каких уставах не прописано, что, мол, работать в день причастия не полагается. Этакий «деревенский Типикон», скажете вы. Но в то время причастие было не таким частым событием, и бабули инстинктивно чувствовали: этот день — сам по себе праздник, встреча Гостя, и не стоит тратить его на будничные заботы…
Фото: belive.ru
А самое главное — любую трудность и беду прабабушка встречала неизменными словами:
— На все воля Божья…
Честно признаюсь: я так не могу. До сих пор не могу.
А ведь если подумать — просто пробежаться мыслью — сколько всего прабабушке пришлось пережить с этими четырьмя словами: «На все воля Божья»! Совсем молодой женщиной осталась вдовой с тремя детьми на руках: тридцать седьмой год начался для нее в двадцать девятом. Судьба моего прадеда была простой и страшной: «колхозный бунт» в селе — ложный донос — и огромная яма в сосновом лесу под Воронежем, которая только в начале 90-х станет братской могилой. Почти шестьдесят лет никто об этом месте не знал — приезжая в Воронеж, Марь-Степанна всё бродила по кладбищам, искала могилу мужа, не подозревая, что ее поиски бесцельны. Второй раз замуж она так и не вышла, хотя к ней и сватались.
В сорок четвертом на войну ушел ее сын (мой будущий дед) — ему тогда было где-то лет семнадцать-восемнадцать. (Говорят, в армию должен был отправиться не он, а сын председателя колхоза — но махинации с документами еще ж никто не отменял. Впрочем, за что купила, за то и продаю.) Сын вернулся — демобилизовали после контузии под польским Люблином.
Дальше — больше. Старшая дочь ушла от мужа на последнем сроке беременности — чего-то не поделили, не поладили. Вторую дочь наше доблестное государство отправило куда-то по разнарядке строить «светлое будущее» — та вернулась без разрешения к себе домой, соскучившись по матери, и за это уехала еще дальше: получила несколько лет лагерей. Жених от нее отказался. Пережив этот кошмар, вторая дочь Марь-Степанны все-таки вышла замуж… и несколько лет подряд рожала мертвых детей. Что чувствовала и думала прабабушка, раз за разом хороня собственных внуков?
«На все воля Божья…»
Что это — плоды необразованности? Философия овцы под ножом? Или… умение принять все, что дает тебе жизнь, не ломаясь, не бунтуя, не теряя сил и спокойствия? А проще говоря — то самое доверие Богу, когда знаешь еще и другое: у Бога всего много. Радостей для тебя у Него тоже хватит.
… Наверное, именно это доверие нередко маскируется под пресловутый русский «авось». В селе у прабабки узнали о свержении монархии только год спустя, да и то случайно:
— Девки!.. Говорят, царь-то отрекся…
— А хто ж теперь править будет?
— Не знаю…
И все. Пошли жить дальше. Никакого дерганья и политических «боданий». Есть дела посрочнее и поважнее. Остальное — не наша печаль. На все воля Божья.
… Думаю, душу «баб-Маши» никогда не прожигал вопрос: «За что мне все это?!» Я ж вся такая-растакая, молюсь-пощусь, в церковь хожу… не то что всякие там безбожники… Ей и в голову не приходило ставить это себе в заслугу. Впрочем, росла она в то время, когда вера была не потаенным исключением или, Боже упаси, «модой» — а просто естественным фоном жизни (к сожалению, чаще всего только фоном, а не передним планом).
Кстати, посты Марь-Степанна всегда соблюдала строго (хотя детей к этому не принуждала) — вплоть до глубокой старости, когда ее тело уже было частично парализовано. Старшая дочь громогласно ругалась: мол, губишь себя — прабабка не спорила, но послаблений для себя не допускала. (Врачи, навещавшие больную, в один голос говорили: «Очень сильное сердце».) Фанатизм? Не думаю. Скорее, все то же доверие: нести, сколько можешь, пока Бог дает и здоровья хватает.
На восемьдесят пять лет хватило, однако…
Вспоминаю, сравниваю — и невольно напрашивается мысль: мы-то почему не такие? Постовые уставы знаем лучше их составителей, тщательно высчитываем, чего можно и чего нельзя, штурмуем собрания сочинений Игнатия Брянчанинова и Паисия Святогорца, вычитываем каноны и кафизмы, на любой вопрос ответим без запинки… а жить так, как эта неграмотная «баб-Маша» из воронежской деревни, — не умеем. Эх, не доросли… Или не с того места расти начали?
Сколько было настоящего в ее тихой, незаметной, но твердой вере — по сравнению с полусектантским выпендрежем, который нередко приходится наблюдать сегодня, с нарочитым подчеркиванием своей церковности, с упреками в адрес подчиненных за то, что намазали маслом бутерброд для постящегося шефа, накрывая стол накануне 8 марта…
Не мне, конечно, об этом судить… но вот верится-верится, что эта ласковая бабуся с черно-белой фотографии — на весах у Господа Бога «перетянет» многих.
И многих оправдает.
