«Как ты ценил красивое, доброе, светлое…»
Нина Петлянова о Данииле Гранине
4 июля 2017
Когда меня спрашивают, как я не пугаюсь постоянно с кем-то знакомиться, выступать, писать статьи о личном и находить прочие житейские приключения, я загадочно улыбаюсь и говорю что-то про безумие и отвагу. Есть у меня, впрочем, одно молчаливое напоминание — не жуткая тайна и не скелет в шкафу, но то, что можно было бы назвать памятником несделанному. Он высится где-то в глубине моей памяти, ни к чему не взывая, но вежливо существуя, и я возвращаюсь к нему каждый раз, когда не решаюсь на важное дело или знакомство. Уверена, что у каждого найдется похожая стела, у подножия которой лежит что-то щемящее и совсем простое: у меня это — «Блокадная книга» Даниила Гранина. И наша с ним долгожданная невстреча.
Мне 18. Ему 98. Нас очень хочет познакомить общая знакомая: мой добрый старший друг Нина Петлянова, репортер «Новой газеты». Отправляясь в гости к писателю, она обязательно завивает кудри и надевает лучшие платья, потому что Даниил Александрович умеет ценить прекрасное: вот и желтые Нинины хризантемы не выбрасывал целых два месяца. Они беседуют об истории, созваниваются, пишут торжественные поздравления друг другу на Новый год — листаю фейсбук Нины и радуюсь разным трогательным деталям их дружбы. А еще Нина рассказывает Даниилу Александровичу обо мне.
Мне хочется забиться в какой-нибудь уголочек, натащить туда одеял и не подавать признаков жизни: ему — настоящему писателю! фронтовику! Человеку! — обо мне?!! Да чего ради?! Читаю «Человек не отсюда», страдаю: что мне ему сказать? Не зная толком ни про академика Капицу, ни про одиночество Петра Первого, стыдно общаться с тем, кто знает это и еще множество чего. Он, наверное, вообще уже знает все на свете. И с первого взгляда поймет, что никакой я не многообещающий молодой писатель, а так, честолюбивая пустота в пиджачишке.
Когда Нина предлагает устроить нам встречу, я дрожу и отказываюсь.
Они взрослые и все понимают. На меня никто не в обиде. Спустя пару недель Нина приносит подарок: новое издание «Блокадной книги» с подписью автора. «Девочке Лизе от Даниила Гранина» — гласит форзац, и девочка Лиза беспечно убирает книгу в стопку на полу, потому что книжного шкафа у нее пока нет. «Обязательно потом прочитаю, — думает она. — А потом, быть может, и встретимся… Как раз немножечко поумнею».
Через пару месяцев Гранина не стало.
…Почему мы боимся открываться окружающим? Делиться знаниями или принимать ученичество, разговаривать о важном, просто внимательно смотреть друг на друга, наконец? Почему, как пел любимый Граниным Окуджава, «мы исчезаем так жестоко» и «почему нельзя обратно, чтоб по-умному начать»? В категорию несделанного попадают какие-то повседневные вещи: не обнялись, не поговорили, не передали соль и не протянули вовремя руку. Или же другой-то как раз протянул — это ты не взял ее, подумав, что недостоин, что как-нибудь потом, там, в другой и прекрасной жизни, где ты старше на курс и талантливее на пару золотых слитков.
После смерти Гранина новостная лента была полна его интервью. Я читала, запоздало понимая, с кем не вышло соприкоснуться, и чувствовала свою бесконечную глупость — ну Петр и Петр, Капица и Капица, поговорили бы просто о погоде за окном и каких-нибудь петербургских историях. Глядишь, и вышло бы хорошо и как надо — а если что, всегда же ведь можно сесть, замолчать и послушать. И неважно, сколько томиков Соловьева было унесено им или мной с книжных развалов. Побыть рядом — вот чего я не смогла.
Сочувствие Нине выражалось скомканно и виновато: в отличие от меня, она была с ним по-настоящему. Можно очень много рассуждать о столкновении со смертью, но когда она приходит за кем-то, кого ты знаешь, читаешь и любишь — все слова становятся лишними. Молчаливая мемориальная доска на Малой Посадской, дом 8. «В этом доме с 1955 по 2017 жил писатель Даниил Гранин». И больше — совсем ничего.
Еще через какое-то время я переезжала на новую квартиру и упаковывала книги в угрожающего размера чемодан. В руки попалась красная обложка так и не читанной «Блокадной книги»: не удержалась, открыла. И ахнула: вся первая страница оказалась разбухшей от невесть откуда попавшей воды. Другие книги были в отличном состоянии, да и сама «Блокадная книга» сохранила читаемость: растеклась только подпись, и от «девочке Лизе» осталась одна крупная чернильная «Д». Страшных следов больше не было нигде — и как я ни пыталась понять, что же произошло, ничего разумного в голову не приходило. Пролила какой-нибудь чай в середину своей книжной стопки? Не может быть. Результат дождя? Неудачной уборки? Тоже вряд ли. Перебирая тысячи вариантов, я листала бедную книгу с чувством огромной вины. Хорошо, что осталась хотя бы одна буква. Хорошо, что осталась сама книга, которую подписал для меня Даниил Александрович весной 2017-го. Плохо, что нельзя обратно, чтобы начать по-умному. Идущий следом, избери надежный путь, пожалуйста, — а ненадежный мы уже вдоль и поперек исходили.
Когда меня спрашивают, как я не пугаюсь постоянно с кем-то знакомиться, выступать, писать статьи о личном и находить прочие житейские приключения, я загадочно улыбаюсь и говорю что-то про безумие и отвагу. А если мне не верят, я вспоминаю про большую, расплывшуюся, восхитительную букву «Д» — и несусь в бой, потому что и в восемнадцать, и в девяносто восемь памятники несделанному оседают в твоем потайном кармане и просят одного: их не множить. А значит, придется идти, разговаривать и пытаться понять, даже если ничего не понятно. Уменьшать самомнение, сохраняя при этом достоинство. Выносить кирпичи на груди и разбивать их о грозную, важную правду: что хрупкость нашего бытия гораздо легче переживать вместе, а не прячась в скорбном углу своей самости.
Простите меня, Даниил Александрович. Я знаю, что мы обязательно встретимся.
