В детстве я очень любила День Победы. Пожалуй, из всех праздников, этот был наиболее наполнен смыслом и понятен. И никогда не вызывал сомнения в стиле «что празднуем-то, чему радуемся?». Был парад, салют, на который выходили всем домом, всем двором на соседний мост, были военные песни, концерты в школе, поздравления соседей-ветеранов и, главное, поздравления любимым бабушке и дедушке.
Дедушка о войне не рассказывал, по крайней мере, нам, внукам, я и вообще не очень много с ним общалась. Но сам образ деда был для меня окутан ореолом подвига, некоторого суперменства (тогда я это, конечно, назвала бы не так), и мистики даже. Например, у него была контузия и ранение, из-за которого отняли большой палец на руке. Мне всегда было страшно брать его за эту руку, я испытывала какое-то благоговение к отсутствующему пальцу. А бабушка хранила среди многих безделушек на серванте лошадку и слоника, которые с дедом прошли всю войну. И у того и у другого была оторвана передняя нога, для меня в детстве это было мистическим совпадением.
Главным кладезем рассказов о войне всегда была бабуля. И сколько было этих рассказов… Деда призвали в первые дни войны, бабушкин отец ушел в партизаны, а она с мамой, бабушкой и 10-месячным сыном поехала в эвакуацию. Работа в госпитале по несколько суток подряд, выживание всеми силами, смерть бабушки, гибель отца сразу после победы от случайной пули — сколько всего выпало ей на долю. И, конечно, она рассказывала о совершенно негероических (на взгляд ребенка) вещах — что ели, как устраивались, сплошная бытовуха. Но слушать было очень интересно.
Рассказывала, как ехали в эвакуацию в теплушках, а на остановках выбегали и полоскали детские пеленки где придется, часто в лужах. Рассказывала, как брала с собой в госпиталь сыночка, потому что раненые подкармливали ребенка, «даже котлетку иногда давали!». Рассказывала, как она носила продавать на рынок вещи, чтобы купить молока сыну. Или о том, как у них появились семена тыквы, но сил копать огород не было, поэтому они сделали несколько лунок, в них посадили тыкву и потом всю зиму пекли ее в печке и ели. О том, как собирали речных устриц, вываривали и делали «вкусные» котлеты.
Но главным хитом была история про отруби — однажды бабушке достался мешочек отрубей, замесила она тесто на воде и жарила лепешки прямо на плите, без масла, конечно. И так было вкусно, не передать! Через много лет после войны увидела отруби в магазине, сразу вспомнила необыкновенно вкусные лепешки, обрадовалась, купила. «Думаю, сделаю вкусные-превкусные, на молоке да яйцах, с сахаром, угощу детей». Сделала, выставила на стол, дети взяли по одной, откусили, задумались… и больше не едят. Неужели не вкусно? «Ты — говорят, — мама, не обижайся, но совсем невкусно». Попробовала сама — и правда, совсем невкусно. Она с улыбкой это вспоминала, как забавное недоразумение. И мне это казалось веселой историей.
Четырнадцать лет назад умерла бабушка, я давно вспоминаю эту «забавную» историю со слезами. В последние годы песни военных лет слушать не могу — рыдаю. С большим трудом смотрю военные фильмы, любимые с детства, с ужасом воспринимаю то, что читаю о войне. И не только потому, что больше узнала о реальных ужасах в тылу, о репрессиях, о тоталитарном режиме. Для меня подвиг всех людей и каждого конкретного человека ни на минуту не перестает быть подвигом от того, что Сталин был ужасен, а страна не готова к войне. Скорее, этот подвиг воспринимается еще острее. Иное, более тяжелое восприятие войны связано с возрастом, с тем, что у меня появилась собственная семья и дети.
Пока я была ребенком, подростком, молодой девицей, то видела в основном героическую сторону войны, подвиги, самопожертвование, доблестных разведчиков, летчиков, танкистов, девушек-санитарок, партизан. И думала вместе со своими сверстниками, что за Родину умирать не страшно! Ну, ничего, что погибнешь, родители переживут… Страшно, ах как страшно умирать. Хоть за Родину, хоть за что угодно, когда тебе есть что терять, когда ты ответственен не только за себя. По-настоящему я стала понимать, каким ужасом была война, когда у меня родились дети. Меня вдруг торкнуло — мне сейчас столько же, сколько было бабушке, и ребенку 10 месяцев, — вот я сейчас поеду в эвакуацию…
Или смотрю на старшую дочь и думаю — такие девчата со школьной скамьи уходили на фронт. Не говоря уж о мальчиках. Пару лет назад старшие дети в нашем приходе поставили литературно-музыкальную композицию ко Дню Победы. Отрывки из разных произведений, песни — я рулила выходом из-за кулис и весь спектакль рыдала, глядя на них. А когда они спели «Мальчики, постарайтесь вернуться назад», я думала, меня хватит удар. Вот они, наши дети, и вдруг сейчас бы ушли все на фронт, эти мальчики и девочки. А я бы осталась с маленькими на руках и думала, как быть, что делать, чтобы они не умерли с голоду, не заболели, не погибли. Пока ты ассоциируешь себя с этими девочками и мальчиками — это одно. Как только встаешь на позицию их родителей — совсем другое.
Тогда и видишь самый главный ужас войны — родителей, потерявших детей, детей, потерявших родителей, жен, потерявших мужей, мужей, потерявших жен. «Не жалей мертвых, жалей живых» — как это верно. Тоскует и мучается не тот, кто умер, а тот, кто потерял (или теряет прямо сейчас) любимых. Кто видел их смерть и не смог им помочь. Кто вынужден дальше жить без них, до конца.
Когда в моем детстве взрослые говорили: «Лишь бы не было войны», — я воспринимала это очень по-детски. Страшно, но все же есть героика и некоторая романтика. Повзрослев, я со страшной силой осознала, что в войне нет никакой романтики… И не надо нам никакого героизма и подвига, не дай Бог этого идиотски-бравурного «можем повторить». Лишь бы не было войны!
