Судя по тому, что я сегодня снова с вами, дорогие сёстры, до следующей субботы я тогда всё-таки дожила. Но как — не помню.
Наверное, именно в течение той недели я впервые поняла, что ожидание счастья — само по себе счастье. Раньше, предвкушая какое- то приятное событие, я ныла и тосковала, что время движется слишком медленно. Позже я научилась портить себе счастье ожидания счастья всякими страшилками: а вдруг что-нибудь случится, и ничего не получится?
Сначала я делала это нарочно: мол, сейчас представлю себе всё плохое, оно поймёт, что я уже к нему подготовилась, и не случится. И ведь не случалось. А если случалось — то из ста воображаемых вариантов сбывался какой-нибудь сто первый, который я не учла.
Зато, если ничего плохого не случалось и приятное происходило по плану и в срок, к этому сроку я уже была настолько упаренная, что приятное проходило незамеченным…
Но это всё потом, потом.
А тогда…
А тогда ничем не омрачаемое счастье ожидания сделало меня временно неуязвимой для разного рода житейских неприятностей вроде уроков фортепиано, хора восьмым и девятым уроком и общения с одноклассниками, вступавшими в волнующую фазу пубертата, удачно совпавшего по времени с началом того, что называлось «перестройка». Провозвестницей которой стало свободное издание и продажа мерзопакостной газетёнки «СПИД-Инфо».
Мальчики, горячо заинтересованные темой, любили принести желтые листочки в класс и, в отсутствие взрослых, зачитывать особенно яркие места вслух, внимательно следя за моей реакцией.
С тех пор я отлично умею придавать своему лицу выражение непрошибаемой скуки. Никакое другое оружие на пацанов не действовало.
На всех уроках (кроме хора) я продолжала рисовать лошадей. На моей парте, под тетрадкой, всегда лежал специальный блокнотик, в котором я оттачивала своё мастерство. За полтора года я сделала неплохие успехи, срисовывая лошадей с фотографий или книжных иллюстраций, а также по памяти. Это помогало скоротать досуг на уроках, например, физики, которая так и осталась для меня тёмным лесом. Ну и скомпенсировать недостаток вожделенной реальности, не данной мне в ощущениях…
Немного позже я узнала, что рисовать лошадей более или менее умели все девчонки, шаставшие по территории ЦМИ. А ещё позже начала железно отличать профессиональных художников, умеющих ездить верхом, от профессиональных художников, видевших лошадь только на картинке или в зоопарке. Всё-таки лошадь как объект изображения можно прочувствовать только задницей. Одними глазами не получится, искушённому зрителю всегда будет заметно.
И вот заветная суббота настала.
В восемь часов утра я была на конюшне. Нина тоже там уже была. Она бегала с тачкой и, к моему великому разочарованию, ничем не показала своего намерения исполнить обещанное мне в прошлое воскресенье.
Я собрала и отправила на дорожку трёх лошадей, скатала бинты, раздала сено, печально поглядывая на часы и видя, что стрелки неумолимо подползают к десяти. В одиннадцать я должна была уйти, чтобы не опоздать на хор, будь он неладен. Напоминать Нине о её обещании я посчитала недопустимой дерзостью. Говорить о том, что в нашей ненормальной школе учатся по субботам, — тоже. Оставалось только смирить свой дух, дождаться одиннадцати часов и торжественно удалиться с самым несчастным видом. Авось меня поймут…
Утвердившись в этом решении, я запихнула последнюю охапку сена в кормушку Нута. И вдруг увидела Нину, выходящую из сбруйной с «селёдкой» в руках и уздечкой на плече.
— Смахивай Партиту.
Давненько мне не приходилось открывать дверь денника с таким трепетом.
Я протянула кобыле кусок сахару. Партита взяла его с моей ладони и вдумчиво захрустела угощением. Пока я смахивала пыль и опилки с гладкой Партитиной шкуры, Нина сняла с лошади недоуздок и принялась возиться с уздечкой. Партита спокойно ждала, когда мы закончим свои манипуляции. Она не двигалась с места, несмотря на то, что не была привязана.
Придирчиво проверив лошадиную спину на предмет случайно оставшегося на ней мусора, Нина ещё раз напомнила мне о том, как важно, чтобы под седлом холка и спина лошади были совершенно чистыми и чтобы на вальтрапе не было ни малейшей складочки. Потому что от таких вот мелочей могут случиться большие неприятности.
— Тебе случалось ноги туфлями натереть? Вот и здесь то же самое. Только стёртая нога у тебя заживёт гораздо быстрее, чем спина у лошади.
Все эти печальные факты были известны мне уже давно. Но я почтительно внимала словам наставницы: а вдруг в книжках написано не всё?
Водрузив на Партиту вальтрап, потник и седло, Нина велела мне идти за курткой.
Когда я вернулась, Партита уже стояла в коридоре.
— Ну, — сказала Нина, вручая мне повод. — Веди в левую леваду. А я сейчас.
И вот, я, встав у левого плеча Партиты, взяла правой рукой повод чуть ниже пряжек, а конец повода в левую руку — и торжественно повела свою первую лошадь на свой первый урок верховой езды.
Мы вышли из конюшни через маленькую заднюю дверь. Нас встретил неяркий декабрьский день: сверху он был серый, а снизу белый. Посередине шёл мелкий, редкий снег. Земля, уже прихваченная морозцем, заскрипела под копытами Партиты.
Я завела лошадь в пустую леваду. Из конюшни выбежала Нина, на ходу застёгивая куртку. Закрыв леваду, она подошла к лошади и, взяв у меня поводья, повисла на правом стремени.
— Залезай. Подпруги сверху подтянем.
Партита, надо сказать, была раза в полтора выше той осенней лошадки. Но и я никогда не была Дюймовочкой, да и от хореографии моё тело ещё сохранило некоторые воспоминания.
Пока мы с Ниной затягивали подпруги, Партита стояла так же спокойно и неподвижно. Я подумала, что вообще-то странно: Партита считалась перспективной бегуньей. Хотя заподозрить в ней хотя бы начатки спортивного темперамента было, на мой взгляд, решительно невозможно. И этот язык… сейчас он снова свисал сбоку от трензельного конца.
— Ну, давай пока шагом по кругу, — сказала Нина. — Там с дорожки пришли, сейчас разберу, вернусь и будем пробовать рысью.
Мы с Партитой остались одни. Я вежливо толкнула её пятками по бокам, и кобыла побрела по кругу.
Два круга по часовой стрелке… а что если сделать перемену направления? Через середину — марш! Два круга против часовой… Перемена направления налево назад — марш! Вольт направо… перемена по диагонали… остановка…
Партита шагала, поворачивала, останавливалась, послушно выполняя всё, что от неё просили. Я вдруг почувствовала, что эта лошадь не совсем такая, какой кажется… если так можно выразиться, снаружи. То есть, с земли.
Сейчас, когда между нами установилась некоторая связь — куда более тесная, чем до сих пор, — я поняла, что спокойствие этой лошади происходит не от равнодушия или отсутствия темперамента. Партита смотрела на мир с благожелательным сосредоточенным вниманием. Точно с таким же вниманием она сейчас выполняла мои команды.
Нина задерживалась. Хор неумолимо приближался. Но слезать с седла, так и не попробовав, что такое рысь, я не собиралась!
В конце концов, взвесив все риски (а если упаду, то левада закрыта, и лошадь не убежит), я решилась.
Подобрав повод покороче, я тронула Партиту шенкелями посильнее.
Конечно, теоретически я была более чем подкована насчёт всех аллюров. Я знала, что рысь бывает учебная и строевая. Строевую ещё называют облегчённой. Потому что, в отличие от учебной, когда всадник сидит (или пытается сидеть), не отрывая пятую точку от седла, при езде строевой рысью следует приподниматься и опускаться в седле в такт шагам лошади.
Методически обучение езде начинается с учебной рыси. Потому что поймать такт шагов автоматически не получится. Сначала тренеру приходится командовать: встать-сесть.
Ну то есть, в книжках так написано, что не получится.
Со мной дело, как выяснилось, обстояло ровно наоборот.
Когда Партита, тряхнув гривой, перешла на мелкую рысь, я поняла, что усидеть в седле, не болтаясь в нём, как мешок с… опилками, я не смогу. Не почувствовать такт шагов было решительно невозможно: при каждом шаге меня подкидывало на полметра. В момент одного из подкидываний я инстинктивно упёрлась в стремена, оставив свою задницу зависнуть над седлом. Следующий шаг — и седло само подскочило мне под задницу. Ещё шаг — опять висю… ещё шаг — опять сижу….
В общем, когда Нина всё-таки вышла, я уже минут пять каталась по леваде самой что ни на есть строевой рысью.
— Не дождалась? — крикнула Нина, облокотившись о заграждение.
— Оно само! — ответила я. — А ещё мне на хор скоро!
— Чего ж не сказала? Ну ладно, давай теперь попробуй не на стременах висеть, а коленями за седло держаться…
Я попробовала… легче мне от этого не стало.
—Ну да, у рысаков рысь тряская, — сочувственно произнесла Нина. — А седло у нас, конечно, полная дрянь. Но ты всё равно… да не надо зубами за уши!.. Расслабься… нет, колени от седла отводить тоже не надо. Ну представь, как будто это нормальное седло, там для колен упор есть…
Если честно, то к этому моменту я уже мечтала лишь об одном: слезть с Партиты и больше никогда не садиться верхом снова… Но я продолжала крутиться по леваде, имитируя усердие. Наконец Нина решила, что с меня хватит.
— Пошагай пять минут и заводи, — распорядилась она, открыла леваду и убежала.
С величайшим облегчением я в последний раз плюхнулась в седло и похлопала по шее Партиту, которая перешла на шаг. Партита фыркнула, втянула озябший на ветру язык, но сразу же вывалила его обратно.
В конюшне, расседлав лошадь, я побежала за сахаром. До отбытия на хор оставалось десять минут. Их я провела в деннике Партиты. Я решила, что нам с ней следует познакомиться поближе.
Партита, видимо, тоже так решила. Когда я вернулась к ней в денник, она подняла голову и, раздувая ноздри, осторожно потрогала верхней губой мой нос. Пару секунд она шумно принюхивалась к моему дыханию. Потом заинтересованно посмотрела на пакет с сахаром у меня в руках.
Партита аккуратно собирала кусочки сахара с моей ладони, а я свободной рукой гладила длинную морду, длинные уши, длинную шею и как будто бы смотрела на Партиту впервые. Я неожиданно заметила, что во лбу, прямо посерёдке, у Партиты имеет маленькая белая звёздочка.
— Хорошая девочка, — сказала я. — Моя Большая Парта!..
